Объект «Зеро»

И тут же, оборвав самого себя, отрывисто пролаял:

– Айн! Цвай!

Из люков в башнях «Малыша Вилли» высунулись две совершенно одинаковые, густо измазанные копотью рожи в кожаных шлемах.

– Сейчас пойдет! – крикнул Айн.

– Клапан уже звенит! – крикнул Цвай.

И рожи канули в недра танка.

– Близнецы? – спросил я.

– Нет. Один русский, второй китаец, – перекрикивая сиплый гудок, ответил Шерхель. – Мои лучшие специалисты.

– А зачем такие прозвища?

Зигфрид Шерхель достал из кармана грязный обрывок бумаги, пробежал глазами написанное и, усмехнувшись, сказал:

– Потому что мне очень сложно выговорить «Ин-но-кен-тий Ев-гень-е-вич Жем-чуж-ни-ков» и «Жен-та-о Цю Шинг Тун».

Я рассмеялся. Струя молочно-белого пара ударила из-под днища танка. Вздохнув, «Малыш Вилли» медленно, словно нехотя, тронулся с места и с лязгом выкатился из ворот.

Рабочие и собравшаяся у цеха приличная толпа принялись вопить и швырять в небо шапки. Белобрысый мальчуган, вцепившись в подол материнской юбки, вытаращив глаза и открыв рот, глядел на ползущее по щебенке медное чудовище. Я хотел было поинтересоваться, почему малыша не эвакуировали, но его мать заметила мой взгляд и поспешно скрылась в толпе.

«Бардак, однако», – пронеслось у меня в голове.

Шерхель, довольно улыбаясь, не спеша шагал рядом со мной вслед за своим детищем, помахивая зажатыми в кулаке рукавицами.

– Скорость хода – около семи километров в час, – сообщил он, тыча пальцем вслед удаляющемуся «Малышу Вилли». – Скорострельность паровых пушек – три выстрела в минуту, а если отключить ходовые цилиндры и перенаправить весь пар для стрельбы, до двенадцати выстрелов.

Зигфрид Шерхель гордился собой. И гордость эта была вполне заслуженной. Без точных приборов, без современных станков, без компьютеров, да чего там – практически без чертежей, на глазок, он сумел создать пусть и примитивную, но вполне реальную боевую машину.

«Надо бы его как-то наградить. Ему будет приятно, а для остальных это станет стимулом», – подумал я.

– Единственное, чего я опасаюсь, – Шерхель наклонился ко мне, потому что восторженный рев толпы заглушал его слова, – так это просадки осей. Медь, герр командующий, черт ее дери. Медь, оловянная бронза, латунь. Мне бы бериллий, да побольше – я бы сделал бериллиевую бронзу. Вот это металл так металл…

Он опять перебил сам себя, указав вперед:

– Вот! Сейчас мой малыш попробует взобраться на холмик. Маршрут мы проложили заранее, там впереди будет еще канавка, уклон и кустарник.

Танк, отчаянно пыхтя паром и чадя дымом, принялся вползать на небольшой бугор.

– Думаю, в конце испытаний нужно будет провести еще и пробные стрельбы! – крикнул Шерхель.

И тут танк встал. Лязг колес и скрежет щебня под ними сменились глухими ударами. Тут же заполошно завизжал гудок, и «Малыш Вилли» скрылся в густом облаке пара. Толпа ахнула и подалась назад.

– Проклятье! – Шерхель отшвырнул рукавицы и нырнул в пар. Загремела крышка люка, и наш главный оборонщик исчез в чреве своего медно-бронзового Франкенштейна.

Прошло минут пять. Люди напряженно ждали. Танк шипел, точно тысяча рассерженных кошек, стонал и гремел внутренностями, но не двигался с места.

Наконец Шерхель выбрался наружу и уселся на передней башне. Следом вылезли Айн и Цвай. Выглядели они подавленными.

Немец сдвинув на затылок каску.

– Оси! – крикнул он. – Втулки расплющило весом. Все. Парад закончен. Он не двинется с места. Фердаммтэ шайсе!

Я молча кивнул и посмотрел в сторону Перевала. До него отсюда было метров пятьсот.

– Шайс драуф! – Злой Шерхель подошел ко мне, сплюнул под ноги. – Ну ничего. Когда свободники одолеют наш лимес и прорвутся сюда, превратившийся в медный дот «Малыш Вилли» со своими тремя паровыми пушками станет нашим медейским Сталинградом.

Невесело усмехнувшись, я покопался в памяти, вспомнил все, что знал о Сталинграде, и спросил:

– Тебе не кажется, что немцу было бы несколько странно говорить про Сталинград «наш»?

– А что? – удивился Зигфрид. – Нам в школе говорили, что немцы и русские остановили под Сталинградом большевистские орды, а потом погнали их обратно, до Берлина. Разве не так?

Тут до меня дошло, что Шерхель, конечно же, заканчивал евросоюзовскую школу, где преподавали историю, подкорректированную идеологами Коалиции. Я только махнул рукой, мол, все нормально, и пошел к воротам, туда, где возились с огнепроводными трубками саперы.

По пути мне пришло в голову, что сегодня же нужно будет начать на этом холме рытье траншей и сооружение засек против конницы. На всякий случай я завязал узелок на нагрудном шнурке и махнул угрюмо молчавшим людям, столпившимся у подножия холма:

– Расходитесь. Нужно работать.

25 декабря 2207 года

Сегодня – католическое Рождество, а там не за горами и Новый год. Ко мне приходили сирийцы-ватиканцы, просили устроить выходной в честь праздника. Скрепя сердце, отказал. Когда все работают, никто не имеет права отдыхать, пусть даже в этот день и родился их бог.

Гонца Тэколу я еще утром отправил в Горную республику с очередным донесением. Оно было коротким: «Будем держаться до подхода основных сил. В случае неудачи уничтожим завод и другие важные объекты. Елисеев».

Неожиданно мы столкнулись с серьезной проблемой – у нас не хватало взрывчатки. Фугасные мины у лимеса были уже почти все заложены, когда примчавшийся от Шерхеля вестовой, все тот же конопатый Рихард, сообщил мне, что на складе больше нет «ни кусочка», как он выразился, взрывчатки.

Чтобы возобновить ее производство, нам бы пришлось запускать химический цех, в котором уже давно демонтировали все оборудование. Посовещавшись с Зигфридом, мы решили снять часть зарядов, заложенных под заводские здания.

– Ну не обрушится до конца этот чертов ангар, и что с того! – Шерхель из-за поломки «Малыша Вилли» по-прежнему был не в духе. Под ангаром он имел в виду сборочный цех.

– Может, и вообще не придется ничего взрывать, – пробормотал я.

– Надежды юношей питают, герр командующий! – язвительно ответил Зигфрид и, широко шагая, двинулся к громадине танка, вокруг которого копошились арбайтеры.

Сегодня к вечеру установили в капонирах катапульты. Две из них разместились у Северной башни и уже начали пристрелку по площадке у ворот, еще две у Дома Совета готовились к пробным стрельбам. Пятую катапульту мы поставили ближе к Южной башне и прикрыли вязанками хвороста и ветвями каменной сосны. Эта катапульта должна была, если свободники смогут захватить стену, бить прямо «в зубцы», как выразился Шерхель, с тем чтобы неприятель не смог обстреливать наши позиции сверху.

Вечером небо впервые затянула тонкая пленка слоистых облаков. На севере горизонт закрывали темные облачные поля. Эос садилась в них, как в кисель, и огромный, неправдоподобно алый закат на полнеба пылал над нами угрожающе и зловеще.

26 декабря 2207 года

Ночью свободники неожиданно начали обстрел Перевала. Таких ракет мы еще не видели. Длинные сигары с пронзительным воем проносились по ночному небу, оставляя за собой хвост пламени, и взрывались с куда большей силой, нежели те реактивные снаряды, которые враг использовал раньше.

Десятка два ракет попали в Северную башню, но поскольку все ее галереи, кроме верхнего яруса, были заложены медными блоками, урон оказался минимальным.

С особенным старанием свободники обстреляли Южный капонир, но поскольку мы накануне демонтировали паровые пушки, установленные там, ракеты рвались на валах капонира впустую. Три ракеты, запущенные по Южной башне, также «сработали» вхолостую.

Но ближе к рассвету противник нанес массированный удар по навесной траектории, и тут нам пришлось туго. Ракеты с воем взмывали в светлеющее небо и, выработав горючее, отвесно падали по эту сторону лимеса. Нам впервые пришлось объявить общую тревогу и отправить в убежища и ночную смену рабочих с завода, и бойцов, отдыхавших в казармах.