Изнанка

Человечество фактически развалилось на два открыто враждующих лагеря. Одни принимали сумасбродную теорию Больбинской о глобальном упорядочивании мира и обращении всех людей в сшизиков, другие, сохранившие ошмётки здравого смысла, схватились за голову и за оружие, чтобы не допустить превращения разумной жизни на Земле в колонию высокоорганизованных бактерий, живущих преимущественно в эсе.

Битва за С-пространство, кстати, была выиграна обезумевшей дурой в считаные дни — ещё бы, столько дорвавшихся до обманчивой вседозволенности сшизиков в момент наплодить! Но вот в реальности она, несмотря на все старания, оставалась ещё далеко не всевластной. Простой народ все-таки на поверку оказался гораздо более разборчивым, по разумению Таусонского, и вовсе не повально потрусил за Больбинской. Чисто количественное преимущество пока было у здравомыслящих, так-сяк. Процентов этак шестьдесят пять. В России — около шестидесяти.

Так что теперь, когда президент фактически стал марионеткой в ухоженных пальчиках Кристины Николаевны, Павлу Сергеевичу оставалось только до мослов грызть локти, что не выследил вовремя эту гадюку.

Бывалый генерал, тот вообще не вынес перемен и, схватив обширный инсульт, слёг в госпиталь, Не ожидал старый вояка и гэбэшник, что не сможет их ведомство предотвратить подобного нагло-бесцеремонного посягательства на безопасность не только страны, но и — страшно подумать — всего мира! И когда Таусонский выбирал часок и навещал его в палате, старик лишь подолгу смотрел на подполковника из-под крутых надбровных арок. За все пять визитов он не произнёс ни слова.

Он проиграл вместе со своей командой. А проигрывать генерал не был научен за долгие годы службы.

Ерошин, исполняющий теперь обязанности главы российской разведки, оказался мало приспособленным к активному противодействию обернувшейся против него системы и готов был вот-вот прогнуться под неё.

Это был крах. Фиаско. Провал. Полный и, скорее всего, бесповоротный.

Это была медленная и пригоже обставленная гибель человечества… Ох, пророчил ведь мудрый Аракелян…

Павел Сергеевич убрал бутылку в стол и встал. Нет, так-сяк! Что-то уж больно мрачные краски он себе навоображал! В конце концов, пока ещё ни президент, ни Больбинская не посягнули открыто выступить против ФСБ и армии. Все-таки боялись. И правильно делали. Подкупать, перевербовывать, потихонечку разворачивать строй в свою сторону — это одно. А заставить русских офицеров силой — это уже совсем другое… Они и взбеситься могут. И Кристина Николаевна прекрасно понимает, что за сила может ей противостоять. Против наших вояк и гэбэ никакие мировые сообщества в здравом уме не попрут, пока эти ведомства окончательно не будут дезорганизованы. Каждому пню ясно, что и такой день рано или поздно наступит в сложившейся обстановке, но время ещё есть. Далеко не все армейские генералы оказались продажными тварями, а что касается среднего командного состава — там вообще царило странное настроение. Большинство колебалось между долгом и честью. Именно так, ибо сейчас эти понятия стали стремительно друг от друга отдаляться…

— Молодцы, офицеры! Молодцы, родненькие! — пьяно сказал Таусонский стене. — Честь нужно всегда выбирать! Долг приложится, так-сяк… А вот без чести — грош вам цена будет, сукины вы дети…

В дверь постучали.

— Да! — рявкнул подполковник и резко повернулся.

— Разрешите? — просунул голову Саша Резовой.

— Валяй, заходи! — махнул рукой Павел Сергеевич.

Капитан зашёл.

— Ты извини, Саша, я пьян, — хмуро произнёс Таусонский, после того как тот прикрыл дверь. — Вот листок, ручка… Можешь рапорт написать на меня. Обещаю, сам лично им Ерошину об стол хлопну…

Резовой одеревенело замер возле порога, не решаясь что-либо сказать. В таком виде на рабочем месте в служебное время он видел начальника впервые.

— Садись, садись, чего стоять… — гаркнул Таусонский, заваливаясь на своё место.

Саша сел на стул и выдавил:

— Мы тут депутата очередного взяли, Павел Сергеевич. Он на кого-то из приближённых Больбинской имеет выход.

— Это хорошо, — страшно улыбнулся подполковник. — Мы его спросим… Хочешь водки, Сашка?

— Нет, товарищ подполковник, — быстро ответил Резовой.

— Тогда рапорт на меня пиши! — взревел Таусонский, вдарив кулаком по столу так, что зазвенело в ушах. — Выбирай! Или стакан со мной, или рапорт на меня…

— Выпью, — сглотнув, согласился Саша.

Подполковник достал из стола пустую бутылку, подозрительно посмотрел внутрь и швырнул в угол. Стеклотара чудом осталась цела. Он извлёк ещё одну, практически ополовиненную, и два гранёных стакана. Налил почти по двести граммов, и бутылка отправилась вслед за предыдущей. Звон стекла неприятно резанул по барабанным перепонкам.

Они подняли стаканы.

— За честь, Сашка, — сказал Павел Сергеевич. — Чтоб человеком и офицером остаться.

Резовой кивнул. Чокнулись, выпили.

— Закусывать нечем, не обессудь, — громко выдохнул подполковник.

— Да ладно, — ответил капитан, часто моргая. Не привык он пить.

— Веди-ка сюда депутата…

— Павел Сергеевич, может, не сейчас?

— Веди сраного депутата! А если кто-то захочет со мной поспорить по каким-либо вопросам методик допроса — тоже веди! Поспорим, так-сяк…

Спорить с начальником отдела никто не решился. Но на всякий случай двое офицеров остались за дверью его кабинета, когда голосящего и сыплющего угрозами депутата в буквальном смысле слова втолкнули внутрь — мало ли, убьёт ещё Таусонский нерадивого. Вон как разошёлся-то…

Депутат не умер. Он даже не пострадал. Неизвестно, что ему наговорил Павел Сергеевич, но через сорок минут парламентарий вышел из кабинета — целый и невредимый. Он опустошённым взглядом обвёл стены, глянул на лампочку, диковато хихикнул и пошёл прочь. Из-под обмоченной штанины за ним потянулась струйка, оставляя на потёртом ковре в коридоре тонкий след. Дежурившие неподалёку офицеры только переглянулись и не нашлись, что сказать друг другу.

Через минуту в курилке, где собрался почти весь отдел, появился сам Таусонский. Голоса гэбэшников, истово обсуждающих увиденное, смолкли на полузвуке. Подполковник стрельнул сигаретку у Илязова и закурил, выпустив из вздыбленных ноздрей цунами дыма. Резовому показалось, что начальник абсолютно трезв, и, лишь встретившись с ним взглядом, он увидел, насколько остекленевшие у шефа глаза.