Колесо Перепёлкина

идимо, весною перышки как приподнялись от всяких страхов, так больше и не опустились…

Крошкин был на пароходе просто жильцом. А Степан считался на службе. Каждые сутки он нес ночную вахту. Устраивался под судовым колоколом и одним глазом дремал, а другим чутко следил: нет ли злоумышленников. Если кто-то появлялся на берегу и, вроде бы, хотел переправиться на пароход (вброд иди по тросу). Степан когтями дергал рында-булинь: бом-м! И Акимыч просыпался и выскакивал из каюты с заряженной пищалью…

А еще Степан любил слушать, как Филипп играет на гитаре. Садился у него под боком, сладко жмурился и шевелил загнутым кончиком тощего хвоста.

Вася тоже любил слушать гитарные переборы. Но его беспокоило то, что день ото дня струны звучали все печальнее. Вася догадывался, в чем тут дело.

Однажды он оказался в рулевой рубке один (Филипп зачем-то ушел на берег). Там стояли на палубе повернутые к стенке холсты. Филипп не любил, когда смотрят его работы без спросу. Но сейчас Вася не выдержал и повернул к себе ближний холст: вдруг на нем уже готовая (или почти готовая) картина «Мальчик и музыка»?

Но там был портрет.

Портрет девушки. Вася сразу узнал светловолосую Олю, которую видел с Филиппом на Каменном спуске. Оля знакомо улыбалась, и волосы ее будто шевелились.

Все стало ясно.

В тот же день Вася прямо спросил Акимыча:

– А что, Филипп влюбился, да?

Акимыч развел руками:

– Такая вот ситуация. Что поделаешь, парень он молодой, пришла пора…

– А почему грустный-то? Она его не любит, да?

– Непонятная история. То, вроде бы, встречаются нормально, а то не ладится у них… Филипп говорит: не хочет она, чтобы он провожал ее до дома, будто скрывает что-то. Живет она в каком-то Барашковом переулке, в доме номер девять, но ни разу не разрешила, чтобы Филя ее проводил до калитки. Или даже до этого переулка… Говорит: если хочешь, найди мое место– жительство сам, в одиночку…

– Кокетничает, – понял Вася.

– Похоже, что так. А Филя никак этот Барашков переулок найти не может, и никто не знает, где такой… И решил Филя, что о н а дразнит его. Не принимает, как говорится, в всерьез. «Потому что, – говорит, – я коротышка, а она меня выше на полголовы и красавица. Зачем я ей нужен такой…»

– Зато он талантливый!.. Неужели она такая дура? И никакая не красавица, только волосы красивые…

– То-то и оно… А Филя в свою очередь чем плох? Борода что надо и глаза как у принца. А рост… подумаешь! Я ему говорю: знаменитый художник Борисов-Мусатов был горбун, а любовь его не обошла, потому что была в нем настоящая душа живописца. А француз Тулуз-Лотрек, великий импрессионист! Совсем уродливой был внешности, а женщины тоже по нему страдали… Разве дело в росте?

– А Филипп что?

– Что-что… – вздохнул старик. – Мается, сам видишь. Последние дни вообще бродит где-то с утра до вечера, а то и не ночует. Или ищет этот окаянный переулок, или просто ходит с головой ниже плеч… Нынче сказал, что опять ночевать не придет. «Пойду, – говорит, –