О. Р. З. или Сказ о том, как Михалыч пить бросал

— Тяжёлый зверь, — просипел Харт. — Или это я уже старею?

— Зачем же ты его тащил? — удивился Серёга. — Сделали бы волокушу, подобрали бы на обратном пути.

— Жалко стало оставлять, — ответил Харт. — Да и я ещё силён.

— Силён, — Серёга хлопнул Харта по плечу. — Отдохни, а потом волокушу делать будем.

Большого оленя, самца, брать не стали. Кое как отрубили рога, оставив тушу лежать там, где и была. На вопрос Фрама, почему бы не взять, ответил Харт.

— В следующий раз бей тех, что моложе. У молодого зверя мясо нежнее, а этот старый. И тащить его мы будем долго.

— Вождь, откуда взялся такой волк? Почему ты не убил его? — спросил Фрам. Его ещё трясло.

— Какой волк? — напрягся Харт, подтягивая копьё ближе.

— Это дух леса, — начал врать Серёга. Он уже придумал сказку заранее, зная, что рано или поздно люди всё-таки увидят огромного волка. — Он живёт в этом лесу, помогает честным охотникам. Спасает иногда, что и сделал сегодня. Ведь он спас тебя, Фрам. Не убей он оленя, тот вспорол бы тебя рогами. Вот и подношение духу леса, олень. Пусть волк насытится, ведь он помог нам.

— Дух леса, — прошептал Фрам. Он встал, вынул нож, подошёл к туше оленя. Вспорол брюшину, присел на колено и запустил внутрь руку. После недолгого копания и пыхтения, Фрам достал сердце, поднял вверх, сжимая его в руке.

— Дух леса! Прими в дар этого оленя и его сердце! — Фрам положил сердце на тушу и отошёл.

Когда они втроём тянули волокушу, возвращаясь домой, Серёга обернулся. Огромный волк-биот стоял подле туши оленя, глядя им вслед.

Вот так, наверное, рождается религия, — подумал Серёга. — Теперь будут носить в лес куски мяса, задабривая дух леса. Будут просить его об удачной охоте, о защите. Надо бы придумать что-то нечто жертвенника, а то всё на Отца Небо кивают, но его никто не видел, а тут вот, реально-нереальный дух леса.

Так и случилось. Не успел Серёга обдумать каким образом оборудовать жертвенник, а Фрам и Гор уже потащили пару кусков к опушке леса.

— Куда пошли? — окликнул их Серёга.

— Хотим угостить духа леса, — ответил Гор. Фрам уж очень красочно расписал встречу с большим волком вечером у большого костра.

— Ну-ка, несите обратно, — приказал Серёга. — Завтра сделаем в лесу жертвенник, вот тогда будете носить.

— Но, вождь! А вдруг дух голоден? — заспорил, было, Гор, но смутился, опустил голову. Фрам толкнул приятеля в бок, оба послушно повернулись и пошли обратно.

Три дня таскали камни в лес, выбирая более плоские и ровные. Самый большой катили целый день. Когда Серёга решил, что жертвенник готов, он велел отойти всем подальше. Принесённое с собой мясо разложил на камне, отмечая краем глаза мелькнувшую в гуще леса тень.

— Прими угощение! — прокричал Серёга и отошёл от камней.

Волк шёл медленно, поблёскивая чёрными глазами. Пёс, что увязался с людьми, заскулил, припал к земле. Гор положил на холку пса руку, успокаивая. Волк тем временем подошёл к камням, понюхал мясо, встал передними лапами на камень, становясь ещё больше. Мясо он съел почти мгновенно, женщины одобрительно загалдели. В их глазах волк как настоящий мужчина, съел то, что ему предложили, быстро, что явно было хорошим знаком. Угощение понравилось духу леса.

Волк с минуту стоял, опираясь на камень передними лапами, потом задрал морду к верху и коротко взвыл. Соскочил с камня, метнулся в лес.

— Дух леса принял угощение! — возвестил Серёга. — Дух леса доволен!

Гул одобрения был ему ответом. Племя обрело свой тотем, защитника, можно сказать.

— Вот и чудненько, — пробормотал Серёга. — Теперь по домам. Так, и не забыть придумать псу кличку.

Серёга сидел у прогоревшего костра и поджаривал на углях кусок мяса. Два поджаренных до этого лежали сбоку, на плоском камне. Конечно мясо могла бы пожарить и Вилла, или другая женщина, но Серёга периодически брался жарить сам. Ему нравилось, он вспоминал, как с друзьями выезжали на шашлыки. Разводили костёр, и пока дрова прогорали, превращаясь в малиновые угли, они разминались пивом. Потом, под шашлычок шла водочка, потом травили анекдоты, боролись, ссорились, выясняя, кто кого уважает. За мир и дружбу вновь пили водку, потом.… Потом, как правило, Серёга не помнил, водки брали с запасом, чтобы она не кончилась в самый подходящий момент. Но наутро всё равно похмелиться было нечем.

Михаличев снял прожаренный кусок, положил его на камень. На прут стал насаживать новый, остановился, замер. Повернулся к камню на котором лежали куски прожаренного мяса…. ну, по крайней мере они там должны были лежать. Мяса не было. Зато пёс, что лежал в метре от камня, что-то с удовольствием дожёвывал, потом стал облизываться.

— Э-э! Дружище! Это ты спёр мясо? — Серёга поманил пса рукой. — Ну-ка, иди сюда, ворюга!

Пёс, почувствовав, что большой человек зовёт его не гладить, попятился назад, а потом, гавкнув, и вовсе метнулся в сторону, остановился в десяти метрах, раскрыл пасть. Язык вывалился, и Серёге почудилось, что пёс смеётся, показывая ему язык.

— Ну, ворюга! — Михаличев погрозил псу кулаком. Он не злился на пса, даже улыбнулся, повернувшись к костру. — Ворюга. Хм…. Ворюга. Вот и кличку, наконец, я тебе придумал. Ворюга.

Серёга опять повернулся, поманил пса.

— Иди сюда, Ворюга! Иди-иди, бить не буду! — пёс немного постоял, потом нагнул голову и потрусил к Серёге. Тот протянул псу кусок мяса. — На, доедай уж. Понравилось жареное, да?

Пёс осторожно приблизил нос, понюхал кусок, цапнул зубами. С этого дня пса в племени называли не иначе как Ворюга.

Прошла неделя, за ней вторая. Серёга каждый день ходил в лес рубить деревья. Кто-то из молодых всегда помогал. Рубили тонкие, сантиметров десять толщиной, стволы. Серёга задумал постройку больших шалашей. Женщины ютились в убогих шалашах, некоторые спали иногда снаружи. В пещеру согласились перебраться только две, у которых были совсем маленькие дети.

Харт в стойбище обдирал брёвна, руководил расчисткой мест под будущие жилища. Женщины таскали с вырубки ветки. Те, что попрямее откладывались отдельно, кривые и короткие по приказу Серёги складывали в небольшие кучи. Когда они высохнут, это будет дополнительное топливо на зиму.

Ошкуренные и подсохшие брёвна Серёга отмерял в одну длину. Потом делал небольшие зарубки-выемки на концах. Женщины готовили шкуры, сшивая их в большие полотнища. Многие протестовали, мол, это же шкуры, на них спать, укрываться, на маленькие шалаши всего то и надо пять-семь штук, а тут на один два десятка. Чтобы уладить всем, Серёга стал каждый день отсылать Харта на охоту, велел бить только оленей или косуль, с них шкуры больше.

Когда брёвен нарубили на два шалаша, наготовили веток и расчистили места под шалаши от камней, Серёга приступил к сборке. По его задумке, шалаши должны были получиться похожими на индейские вигвамы.

Подкопав небольшие ямки для брёвен, приступили к установке. Для того, чтобы связывать концы, Серёга соорудил небольшую лестницу. Дикари охали и ахали на разные лады, лестницу видели впервые.

Концы брёвен уложились точно в зарубки, некоторые пришлось подрубать на месте. Пока женщины держали брёвна, Серёга подрубал. Спускался, переставлял лестницу, поднимался вновь, снова подрубал. Когда концы брёвен прилегли друг к другу вплотную, Михаличев принялся увязывать их полосками кожи.

— Ну, вот, шалаш почти готов, — Серёга слез с лестницы. — Теперь пусть женщины привязывают палки поменьше. А потом укрывайте шкурами.

Большой шалаш доводили до ума ещё два дня, но занимались им те женщины, которые будут в нём жить. Тем временем Серёга приступил к сборке второго шалаша.

На пол шалашей настелили тонких веток, выстелили шкурами. Радости новосёлов не было предела. Однажды вечером все собрались у входа в пещеру, велели Вилле позвать вождя. Серёга вышел, так сказать, к народу. Все упали на колени, одна из женщин поднесла Серёге ожерелье из кругляшей рога оленя. Каждый кругляш был украшен примитивной резьбой. Человечки, фигурки животных, ожерелье было больше похожим на большие чётки. Серёга с благодарностью принял подарок. Украшение хоть и выглядело немного коряво, но по меркам этого мира имело немыслимую цену. Распилить рога на пятаки, отполировать, просверлить с торца каждый. Потом ещё и вырезать фигурки, насадить на высушенную, выделанную жилу. Явно трудилась не одна женщина, и не один день.