Журнал «Если», 2007 № 04

Стоило брату войти, как она схватила его за волосы, и он пискнул:

— Ладно, отпусти, ладно! Я думал, тебе понравится!

— Понравится? — Энжи основательно его встряхнула. — Понравится?! Ах ты, мелкий злобный тролль, меня из-за тебя едва из оркестра не выгнали! Что ты еще мне приготовил? Что еще мне должно понравиться?

— Ничего, клянусь, ничего! — Но, несмотря на то, что она его трясла, захихикал. — О'кей, я собирался сделать тебя такой красивой, что даже мама не узнает, но решил — не надо. Слишком хлопотно.

Энжи снова потянулась, чтобы цапнуть его за волосы, но Марвин увернулся.

— Поэтому я подумал: а может, и правда, попробую устроить так, чтобы Джейк-как-его-там в тебя втюрился. Для этого есть разные заклинания и штучки…

— Не смей! — вскинулась Энжи, а после повторила спокойно и размеренно: — Не смей.

Марвин еще раз хихикнул.

— Так и думал, что ты на это не клюнешь. Но было бы смешно.

Тут он вдруг посерьезнел, уставившись на сестру одним глазом — просто воплощение взрослости, пусть даже из носа у него текло.

— Это, правда, было весело, Энжи. Я никогда так не хохотал.

— Ну да, конечно, — мрачно отозвалась сестра. — Но отныне меня, пожалуйста, в свои игры не впутывай, иначе третьего класса тебе не видать.

И тяжелым шагом отправилась на кухню в поисках яблочного сока.

Марвин потянулся следом, нервно болтая про школу, игры в мяч, взросление котенка-Миледи и возможный любовный роман в аквариуме.

— Извини, что так вышло с оркестром. Я больше не буду. Просто подумал: классно было бы, если бы ты хоть разок сыграла замечательно. Ты ведь музыку любишь.

Энжи не рискнула открыть рот. Она протянула руку к бутылке сока, когда крышка сама собой отскочила и щелкнула ее по носу. Когда девочка отпрянула, стакан поехал по стойке. Она схватила его, пока он не врезался в холодильник, потом повернулась и заорала на брата:

— Черт побери, Гуталакс, прекрати немедленно! Ты кого-нибудь покалечишь своей дурацкой магией! У тебя приколы на все случаи жизни!

— Ты опять сказала плохое слово! — закричал в ответ Марвин. — Я маме пожалуюсь.

Но не двинулся к двери из кухни, и мгновение спустя из-под повязки сползла маленькая грязная слеза.

— Я не во всех случаях магию использую! Только для скучных дел. Ну, мусор выбросить, ковер пропылесосить и одежду в шкаф убрать. И коробку Миледи, когда моя очередь.

Энжи рассматривала брата, как всегда, изумляясь его способности выглядеть ошеломительно невинным.

— А зачем это делать, когда наполнитель для ее туалета меняю я?… Ну да ладно… Держись от меня подальше, у меня завтра контрольная по французскому.

Налив себе соку, она убрала бутылку, цапнула печенье с изюмом и направилась к себе. Однако на пороге кухни помедлила, сама не зная почему, если не считать того, что Марвин уже собрался идти за ней, но застыл.

— Что? Нос подотри, ужасно выглядит… В чем дело?

— Ни в чем, — промямлил Марвин и вытер нос рукавом, что нисколько не исправило ситуацию. — Просто мне страшно, Энжи. Страшно делать такое…

— Как страшно? Минуту назад ты веселился.

— Конечно, веселился! — Он придвинулся ближе, но странно помешкав: не ведьма, и не пират, и не ангел, а просто встревоженный, испуганный мальчишка. — Только иногда веселья слишком уж много. Иногда прямо посреди волшебства я думаю, что, наверное, надо остановиться, но не могу. Как тогда, когда я остался совсем один… и просто дурака валял… и я сотворил кое-что интересное, нет, очень интересное, но получилось что-то странное, а потом я никак не мог его исправить или заставить исчезнуть… и испугался, что папа с мамой вернутся…

Мрачно взвешивая в уме прошлые оценки по французскому, Энжи потянулась за вторым печеньем.

— Я тебе говорила: беду накличешь своими выходками! Остановись, пока не поздно, пока не сотворил такого, чего не сможешь исправить. Хочешь совет? Я только что тебе его дала. Пока.

Марвин потерянно плелся за сестрой до двери в ее комнату. Когда Энжи уже собралась уединиться, он пробормотал:

— Ну почему я не взрослый… как ты. Тогда бы я знал, что делать.

— Ха!

Энжи захлопнула дверь.

После чего, забыв про французские неправильные глаголы, села писать письмо Джейку Петракису.

Ни тогда, ни потом Энжи не могла объяснить кому-либо или самой себе, почему его написала. Потому что он хлопнул ее по плечу и сказал, что она — или хотя бы ее музыка — классная? Потому что в тот же день она видела, как он обнимался с Бэ-э-э-шли-Эшли в темному углу за библиотечными полками? Потому что Марвин безжалостно ее дразнил? Или потому, что ей уже исполнилось двенадцать лет и пора было написать кому-то такое письмо? Какова бы ни была причина, Энжи его написала, сложила листок и убрала в ящик стола.

А потом вынула и положила в рюкзак. Там письмо оставалось почти три месяца, пока заканчивалась четверть, начались экзамены и шел чемпионат по футболу, и однажды в роковой вечер пятницы Энжи отправилась гулять с Мелиссой: они рассматривали витрины в центре Ависены и беспечно заходили в каждую кофейню на Парнелл-стрит. Тогда она рассказала подруге о письме, и у Мелиссы тут же случился приступ хихиканья, который превратился в икоту, и чтобы утихомирить ее, потребовался еще капучино. Когда подруга наконец смогла связно говорить, то сообщила:

— Надо его отправить. Обязательно надо его отправить.

Поначалу Энжи возмутилась.

— Ни в коем случае! Я для себя его написала, а не для учителя, и уж точно не для Джейка Петракиса. Я что, по-твоему, идиотка?

Но Мелисса улыбнулась, насмешливо блеснув зелеными глазами.

— Такая идиотка, у которой это письмо сей момент в рюкзаке, и готова поспорить, оно в конверте с маркой.

— Нет там никакой марки! А конверт… просто чтобы не помялось! Мне нравится иметь его при себе, вот и все.

— А адрес?

— Просто попрактиковаться! Но я его не подписала, и обратного адреса там нет. Съела?

— Ага. — Мелисса кивнула. — Определенно съела.

— Перестань, — предостерегающе сказала Энжи.

И Мелисса перестала. Но был вечер пятницы, и обеим позволили гулять допоздна, а в Ависене много кофеен. Множество чашек капучино и эспрессо привели их в состояние веселой эйфории, когда все на свете кажется бесконечно смешным. Мелисса не могла наговориться о письме Энжи…

— Да брось, ну что такого может случиться? Парень прочтет и догадается, кто его написал? Самое худшее, если ты станешь старой-престарой и будешь жалеть: почему не рассказала Джейку Петракису о своих чувствах? А он уже женат, уже дедушка и, наверное, даже умер.

— Перестань!

Но Энжи хихикала не меньше Мелиссы, и каким-то образом они очутились на тихой Ловиси-стрит, прошли бензоколонку и заколоченный магазин здорового питания, нашли дом Петракисов и на цыпочках поднялись на веранду. Увидев перед собой входную дверь, Энжи засомневалась, но Мелисса сказала:

— Подумай ради бога, старуха в доме престарелых, а он даже не узнает.

И, сделав глубокий вдох, Энжи подсунула письмо под дверь. Всю дорогу назад до Парнелл-стрит они бежали, хохоча так, что едва не задохнулись…

… А утром Энжи проснулась, бормоча: «О боже, о боже, о боже», еще до того, как окончательно вынырнула из сна. Целый час она лежала в кровати, безмолвно и отчаянно молясь, чтобы вчерашний вечер оказался сумасшедшим, кошмарным сном и чтобы, когда она полезет в рюкзак, письмо еще лежало там. Но к ужасу своему знала: надеяться не на что, и в отчаянном броске к телефону даже не потрудилась заглянуть в рюкзак.

— Ну ведь ты его не подписала, — попыталась успокоить ее Мелисса. — Этого не отнимешь.

— Я тебе соврала, — выдавила Энжи. Подруга не ответила. — Пожалуйста, — взмолилась Энжи, — ты должна со мной пойти. Пожалуйста.

— Ладно, — наконец откликнулась Мелисса. — Собирайся. Сейчас же. Встретимся на месте.

Поскольку Энжи жила ближе, то к дому Петракисов она пришла первой, но не намеревалась звонить до появления Мелиссы. Вышагивая взад-вперед по веранде, она проклинала себя, била кулаками по бедрам и размышляла, нельзя ли переселиться к сестре отца, тете Пегги в Гранд-Рейпидс, когда соседка крикнула ей, что Петракисы уехали из города на какое-то семейное сборище.