Те же и Скунс - 2

- Храбров? - Сморчок сделал зверское лицо и наотмашь хлестнул пленника по щеке. - Ты, Паша, стрелки-то не переводи. Не крути жопой, все равно пидера из тебя сделаем...

- Он, он это, не я... Храбров... Жора... Георгий Иваныч... вместе с замом своим, Федей... - Становиться педерастом Пискунову до ужаса не хотелось, и, содрогнувшись, бедняга залился искренними слезами.- Он директор "Интеллекта"... издательство такое... а я что, я у него на разъездах... За триста баксов в хвост и в гриву... на бензине кроит, и теперь это ещё...

Игорёк, дожимая, плотно ухватил Пискунова за ухо и заставил приподнять голову:

- Где его найти можно, ну?

- Он в "Менуэте" каждый вечер зависает... на Васильевском...- По Пашиному лицу обильно струились кровь, сопли и слезы. - С Федей и тёлками... Я покажу, только не надо педерастом, не надо...

- Да ну тебя, ещё пачкаться. Спи давай, - Сморчок ловко оглушил пленника и, довольный, обратился к Тарасу: - Ну что, на Съездовскую его?

Он имел в виду заброшенный расселённый дом на Съездовской линии, который из-за устоявшейся дурной пепутации обходили даже бомжи. Там имелось множество укромных уголков - если что, и с собаками Фиг кого-то найдёшь. Готовая КПЗ, и, главное, под боком.

Сказано - сделано! Пискунова привезли на Васильевский и отволокли в грандиозную и запутанную, как катакомбы, необитаемую коммуналку. Неделю назад Игорёк здесь же на глазах у Тараса скормил одной тёлке её же собственный "тампакс": "Жри, сука, и думай, как бабки вернуть!" Тёлка, правду молвить, была ужасно несимпатичная, и, что характерно, в милицию заявлять не помчалась. С Павликом Морозовым-Корчагиным-Пискуновым поступили проще. Закинули в глухой, без окон, бывший чулан и подпёрли дверь клином - не скучай, болезный, не ты первый, не ты последний. Ужо к утру вылезешь как-нибудь...

"Менуэт" располагался в полуподвале и вызывал ностальгические воспоминания о кафе-мороженицах советских времён. Мягко светились бра, играла негромкая музыка, и толстый бармен бодяжил шампанское минералкой. Народу было мало. У стойки пили сок две скучающие проститутки - клёва не было. За сдвинутыми вместе столами сидели шофёры-дальнобойщики. На маленьком пятачке кружились пары, слышался смех, пахло парфюмом и перегаром.

- Бля буду, они! - Тарас оглянулся и кивнул в сторону окна. - В очках и с ляльками, больше некому!

За столом в компании изящных красавиц сидели работодатели несчастного Паши. Молодые и, как описывал Валя, на морду симпатичные. Оба действительно носили очки. Один строгие, в дорогой итальянской оправе и с явными диоптриями для улучшения зрения, другой стодолларовые противосолнечные - для имиджа.

- Пардона прошу, - Тарас приблизился к пирующим и нехорошо улыбнулся, Георгия Ивановича хочу.

- А ты сам-то кто будешь, сирота? - Обладатель противосолнечных презрительно оглядел визитёра. - Занят он, отдыхает. Надо тебе, подгребай завтра в офис, там и перетрём...

Он хотел сказать что-то ещё, но, не докончив фразы, с грохотом растянулся на полу. Таким тоном с тихвинскими разговаривать было не принято! Они на подобное обидеться могли! И не слегка, а всерьёз!..

- Ну-ка, падло... - Схватив второго очкарика за шкирку, Тарас решительно поволок его на улицу воспитывать, а Сморчок уже метелил по-черному распростёртого на полу грубияна - только паркет скрипел да рёбра трещали. Скучную благопристойность "застойного" кафе как ветром сдуло - женский визг, звон посуды, довольный гомон дальнобойщиков: как же, и хлеб, и зрелище, да притом на халяву!.. Подскочивший охранник запнулся о чью-то ногу и тут же, плотно получив по затылку, тихо залёг у сортира - а неча мешать!.. На прощание Сморчок угробил витраж и рванул к выходу мимо жмущихся возле стенки халдеев. Программа-максимум - насчёт "оборотки" - не выгорала, но и то хлеб. Сморчок хорошо знал, когда следует откланиваться. И наработанный инстинкт подсказывал ему - скорее на улицу!..

...А на улице стоял с распахнутыми дверцами милицейский "Уазик", и трое ментов ломали дубинки о хрипящего, бешено рвущегося Тараса. Менты были как на подбор здоровенные и действовали профессионально. Не иначе, толстый бармен надавил тревожную кнопку, и к "Менуэту" быстренько подвалила ближайшая группа захвата... Сморчок, не раздумывая, ужом метнулся в сторону, со скоростью олимпийского спринтера пронёсся дворами и, нырнув в проходняк, основательно взял ноги в руки. Хрен догоните, сволочи!..

Церемониться с Тарасом не стали - заковали в наручники и отвезли в шестидесятое отделение, где помдеж без разговоров бросил его в "тигрятник". Разговоры начались, когда в отдел начали прибывать потерпевшие. "Цхрыслеры" мотали сопли, марали бумагу, подыскивая адекватные выражения (оба как-никак трудились в издательстве, привыкли работать со словом...) и зверски косились в сторону Кораблёва. Особенно люто сверкал подбитым глазом господин Храбров. Тарас молча растирал смятые наручниками запястья - он всё же зацепил кого-то в форме, так что "захватчики" отволтузили его от души, - и старался отогнать упорно маячивший перед глазами призрак "неба в клеточку".

А после случилась вещь, которая ему до крайности не понравилась. Издалека раздался вой сирен, послышались грозные шаги, и дежурный по отделу вскочил словно наскипидаренный:

- Товарищ ген...

Не обращая на него внимания, "товарищ ген" зарычал и кинулся к подраненному Храброву:

- Гоша, сынок, ты мне только скажи - кто?..

Плата за страх (финал).

Врач возился с Жуковым-старшим нескончаемо долго. Выглянув в одиннадцатый раз к "Москвичу", Валерий Александрович посмотрел на медленную зимнюю зарю, дотлевавшую между домами, затосковал и не без раздражения подумал, что за это время бате можно было вытащить не один-единственный шатко державшийся зуб, а все тридцать два. Мысль была крамольной, нехорошей, и он погнал её прочь. Хотя на самом деле ни в сглаз, ни в порчу не верил. Просто он любил отца и с каждым годом всё отчётливее сознавал краткость совместного пути, ещё отмеренного им в этой жизни. Радоваться надо, что батя ругается и ворчит. Что он не замкнулся в своём собственном мирке, куда извне уже не проникнуть. Что он у него пока ещё есть...