Город золотых теней

Ксаббу удивленно прищелкнул языком. Рени выпрямилась.

– Что?

– Тут что-то… – Он примолк, пальцы его забегали по сенсору. – Тут что-то есть. Что значит, когда на стене вашего кабинета мигает оранжевая лампочка? Поблескивает, как светляк! Только что начала.

– Это врубились антивирусы. – Рени наклонилась вперед, не обращая внимания на головокружение, и подобрала с пола вторую пару очков. Кабель туго натянулся. – Может, кто-то ломится ко мне в систему.

По спине у нее побежали мурашки. Неужели они уже нашли ее? И кто это – они?

Вновь она попала в базисную ВР-симуляцию – трехмерный кабинет. Огненная точка вспыхивала и гасла, как уголек в жаровне. Нагнувшись, Рени пошарила по полу, потыкалась в колени Ксаббу, нашла сенсор и набрала команду. Искра в виртуальном пространстве взорвалась символами и строками, заполнившими большую часть кабинета.

– Что бы это ни было, оно уже в системе, но еще латентно. Вирус, наверное.

Рени злилась, конечно, что ее система взломана и скорее всего безнадежно испорчена, но для владельцев «Мистера Джи» такая реакция была до странного благожелательной. Она запустила свой «Фаг» на поиски чужих кодов. Искать пришлось недолго.

– Что за черт?..

Ксаббу ощутил ее изумление.

– Что случилось, Рени?

– Этой штуки тут не должно быть!

В виртуальном пространстве перед ними висел прорисованный куда более реалистично, чем простенькая офисная мебель, прозрачно-золотой кристалл.

– Похоже на желтый алмаз. – В памяти всплыл образ, ускользающий, как сон, – ясно-белый силуэт, человек, слепленный из пустоты, – и пропал.

– Это компьютерная болезнь? Или что-то посланное теми людьми?

– Не знаю. Вспоминается что-то, но смутно – вроде бы перед тем, как мы сошли с линии… Я почти не помню, что случилось после того, как я вернулась за тобой в пещеру.

Золотой кристалл висел перед ней, как невыразительный желтый глаз.

– Я должен поговорить с вами, Рени, – грустно признался Ксаббу. – Рассказать, что там случилось со мной.

– Не сейчас. – Рени торопливо направила на кристалл – или то, что он представлял собой, – свои анализаторы. Когда несколько секунд спустя пришел результат – вокруг инородного тела, как хрустального солнца, закружились текстовые планетки, – она присвистнула сквозь зубы.

– Это код, но утрамбованный так, словно его сапогами топтали. Сюда втиснута чертова уйма информации. Если это деструктивный вирус, он может полностью переписать систему намного крупнее моей.

– Что вы будете делать?

Рени помедлила с ответом несколько секунд, торопливо проверяя предыдущие коннекты.

– Откуда бы оно ни явилось, теперь оно приклеилось к моей системе. Но в моей области внутренней сети политеха его нет и следа. И то хорошо. Господи, мой пульт аж распирает – памяти почти не осталось. – Она прервала связь с университетом. – Не думаю, чтобы я смогла даже активировать эту штуку на своей машине, так что, может быть, она нейтрализована. Хотя представить не могу, кому придет в голову создавать вирус, который сгружается на систему, не способную его поддержать. Да если на то пошло, зачем вообще нужен такой большой вирус? Это все равно что поставить слона подслушивать в телефонной будке.

Она выключила систему и, сняв очки, откинулась на кровати. Перед глазами, как младшие родственники загадочного кристалла, мелькали желтые точки. Ксаббу тоже снял очки, с подозрением взирая на пульт, как будто оттуда могло выползти нечто пакостное. Потом он перевел взгляд на Рени.

– Вы побледнели. Я налью вам воды.

– Мне надо найти систему, достаточно мощную, чтобы активировать эту штуку, – рассуждала вслух Рени, – но ни к чему не подключенную. Что-то большое и стерильное. Наверное, можно одолжить лабораторию в политехе, но тогда пойдут вопросы…

Ксаббу осторожно подал ей стакан.

– Может быть, уничтожить это? Если это работа хозяев того ужасного места, оно не может не быть опасным.

– Но если оно из клуба, это наше единственное доказательство! Более того, это ведь код, а разработчики кодов имеют собственный стиль – ну, как режиссеры фляков или художники. Если выясним, кто пишет программы для грязных делишек «Мистера Джи»… это станет отправной точкой. – Рени двумя глотками осушила стакан. Как же ей, оказывается, хотелось пить! – Я не собираюсь сдаваться из-за того, что испугана. – Она осела на подушки. – Я не сдаюсь.

Ксаббу все еще сидел на полу, скрестив ноги.

– И как это сделать, если вас нет в университете?

Голос его звучал почти скорбно, несообразно словам, точно у человека, занимающегося болтовней последние минуты перед расставанием, за которым не наступит встречи.

– Я соображу. Есть у меня пара идей, но до конца не продуманных.

Бушмен сидел тихо, глядя в пол. Потом поднял голову и тревожно взглянул на Рени. Лоб его избороздили морщины. Рени внезапно осознала, что друг ее с первых минут был необычно печален.

– Ты говорил, что хочешь рассказать о чем-то.

Ксаббу кивнул.

– Я запутался, Рени. Я должен выговориться. Вы мой друг. Думаю, вы спасли мне жизнь…

– А ты – мне, это уж точно. Если бы ты замешкался с помощью…

– Трудно было не заметить, что ваш дух очень слаб. Вы были очень больны. – Бушмен смущенно пожал плечами.

– Так поговори со мной. Расскажи, почему слаб твой дух, если дело в этом.

Ксаббу серьезно кивнул.

– С тех пор как мы вернулись оттуда, я не слышу, как звенит солнце. Так говорят в моем народе. Если ты не слышишь, как поет солнце, твой дух в смертельной опасности. Это длится уже много дней.

Но вначале я должен рассказать вам то, о чем вы не знаете, – часть истории моей жизни. Я говорил, что отец мой умер, а мать и сестры живут с моим народом. Вы знаете, что я учился в школах горожан. Я принадлежу своему народу, но во мне язык горожан и их мысли. Порой они похожи на проглоченный яд, на холод в душе, готовый заморозить сердце.

Он сбился и тяжело, неровно вздохнул. Рассказ причинял ему видимую боль. Рени обнаружила, что сжимает кулаки, точно любимый человек на ее глазах идет в высоте по канату.

– Из моего народа почти никого не осталось, – начал Ксаббу. – Древняя кровь ушла. Мы женились на высокорослых, и порой наших женщин брали против их воли, а таких, как я, все меньше и меньше.

А еще меньше тех, кто живет жизнью предков. Даже те, в ком кровь бушменов течет верно, почти все растят овец или гоняют скот по окраинам пустыни Калахари или в дельте Окаванго. Семья моей матери тоже жила в дельте. У них были овцы, пара коз, они удили рыбу в дельте и обменивали в ближайшем городке на вещи, которые, как им казалось, были нужны – вещи, над которыми наши предки посмеялись бы. И как бы они хохотали! Радио, у кого-то был даже старый телевизор на батарейках – что толку в этих голосах белого человека или черного человека, который живет как белый? Наши предки не поняли бы их. Голоса города глушат звуки жизни, которой жил когда-то мой народ, как глушат они солнечный звон.

А семья моей матери жила, как живут многие нищие чернокожие в Африке, по окраинам земель, которые когда-то принадлежали им. Белые больше не правят Африкой – по крайней мере, они не сидят больше в правительстве, но за них Африкой теперь правят принесенные ими вещи. Вы знаете это, хоть и живете в городе.

Рени кивнула.

– Я знаю.

– Но есть еще среди нашего народа те, кто живет по-старому, кто идет путем Древнего народа, путем Богомола и Дикобраза и Квамманги-Радуги. Так жили мой отец и его народ. Они были охотниками, блуждающими в пустыне там, куда не заходят ни белый, ни черный человек, следом за молнией и дождем и стадами антилоп. Они жили так, как жил мой народ с первых дней Творения, но потому лишь, что горожанам ничего не нужно от пустыни. В школе я узнал, что есть еще в мире такие места, где не звучит радио, где не оставляют следов колеса, но места эти исчезают, как вода на горячем камне под солнцем.

Единственным способом, каким народ моего отца мог держаться древних путей, было оставаться вдали от всех, даже от тех наших собратьев, кто покинул пустыню и священные холмы. Когда-то вся Африка была нашей, и мы бродили по ней вместе с другими Перворожденными: эландом и львом, спрингбоком и бабуином [19] – бабуинов мы зовем «люди, сидящие на пятках» – и другими. Но последние из нашего рода могут выжить, лишь прячась. Для них городской мир – настоящая отрава. Они не переносят даже его прикосновения.