РrоМетро

– А зомбированные пионеры-герои?

Еще шаг.

– А олимпийские мутанты?

Еще полшага и хватит. Я не собираюсь вываливаться из вагона, мне просто интересно, что там внизу. Все те же рельсы? Везде, насколько хватает взгляда, одни только рельсы?

– А ваша незабвенная «тетенька в белом», которую я отчего-то не могу вспомнить, хотя, готов поспорить, я помню больше вас всех вместе взятых. Работа у меня та… А!

Должно быть, мои неосторожные действия спровоцировали нарушение чудесного равновесия. А может, громадине вагона просто надоело стоять на наклонной поверхности и она, дернувшись, как будто перешагнула через какое-то препятствие, стронулась с места.

Я успел только вскрикнуть и ухватиться за обожженный верхний край пролома, еще раз вскрикнуть (он оказался нестерпимо горячим и острым), немного побалансировать на пятках, каким-то чудом исхитриться – и сигануть спиной вперед на добрых полтора метра, удариться затылком о наполовину оторванный поручень, вцепиться в него, что есть мочи и держать… держать, пока поручень не оторвался окончательно, потом отбросить бесполезную железяку в тоннель, под колеса, как жертву, как вместо себя, и наконец сомкнуть пальцы на тонком предплечье Игорька, скорее всего, делая больно, но не замечая этого, и подтянуться, и повалиться на сиденье, и, дождавшись, пока сердцебиение успокоится до двух ударов в секунду, признаться себе, что ничего страшного на самом-то деле не произошло…

Паника. Проклятая паника!

– Спасибо, – сказал я, как только смог. – Что-то я сегодня особенно неловок.

– Ничего, – улыбнулся Игорек. – Только нам надо спешить. Мы опять едем не в ту сторону.

– Действительно…

Я поднялся, зачем-то поправил выбившуюся рубашку, на которой все равно не хватало пары пуговиц и правого рукава, и, перемещаясь от поручня к поручню, словно космонавт в невесомости, двинулся вслед за Игорьком. К нашим.

В принципе, наш вагон много легче поезда и поэтому может следовать за ним сколь угодно долго, но так и не догнать – так рассуждал бы Ларин. Но это – в принципе. Кто знает, может в этой субреальности действуют неизвестные нам физические законы? В одном я уверен: закон Архимеда здесь не действует и тело, погруженное в жидкость, не только ничего не потеряет, но, напротив, способно многое обрести.

Мне нестерпимо захотелось погрузиться в жидкость по самую макушку. В прохладненькую… Градусов сорок пять!

Мечты… Я обтер пот уцелевшим рукавом рубашки. Интересно, от кого я не так давно мог слышать это слово – «субреальность»? Не помню… И еще: почему я, обреченный на память, в последнее время стал подозрительно забывчив? Пробелы полезны на клавиатуре, но не в памяти же…

Поравнявшись с Лариным, который ввиду самоустранения внешней угрозы позволил себе положить автомат на колени, я спросил, кивнув в сторону Савельева:

– Где ключ, который у этого отобрали?

– Якобы универсальный? У Петровича.

Пенсионер, не теряя даром времени, ковырял изогнутой отмычкой дверь в кабину машиниста.

– За ним! – скомандовал я. Затем, обернувшись к Лиде, тоном ниже: – Идем! – И снова командирским, Ларину: – И этого прихвати!

– Так точно! – Женя нехотя поднялся и ткнул дулом автомата в бок Савельеву. – Вперед!

Петрович тем временем справился с замком, распахнул неприметную коричневую дверцу и скрылся в кабине. Я придержал дверь перед Лидой, пропустил вперед Игорька, внимательно проследил за шествием конвоируемого и конвоира и втиснулся в кабину последним. Именно что втиснулся. Миниатюрная кабинка была рассчитана на двух человек: машиниста и помощника. Втроем здесь было бы тесновато. Вчетвером – невыносимо тесно. Тем не менее, мы умудрились набиться в нее вшестером.

Сидячее место было одно – жесткая четвероногая конструкция, предназначенная не столько для удобства, сколько для того, чтобы машинист не заснул на работе. Мы усадили на стул Савельева: трудно стоять со связанными руками в трясущемся вагоне. Упасть, правда, было бы еще труднее.

– Ну… – Я оглядел панель управления, однако не обнаружил ни руля, ни переключателя скоростей, словом, ничего знакомого. – Давай, Славец, учи пулемету!

– А? – рядовой скособочился в мою сторону. – Ну так вы меня это… Развяжите, что ль.

– И не надейся!

– Так как же я без рук-то?

– А так. Психически здоровый человек может выразить любую мысль словами. Без помощи жестов и наглядной агитации.

Следующие десять минут были потрачены на инструктаж, в ходе которого выяснилось, что мы с Савельевым сильно расходимся в интерпретации термина «шпинделек» и уж совсем разный смысл вкладываем в языковую конструкцию «Р-р-раз – и на себя!». Но в целом прогресс был на лицо: по крайней мере темноту за стеклом кабины прорезал свет мощнейшей фары, а на приборной панели начали перемигиваться четыре лампочки.

– Ну, – сказал я, когда поток инструкций иссяк. – Почему мы до сих пор катимся, а не едем?

– Так ведь… – Рядовой чуть не рассмеялся. – Контакта ж нету. Контакт нужен. Искра.

– И что? Мне выйти и покрутить ручку?

– Зачем? Надо накинуть на клеммы цепочку и держать. – Слово «цепочку» он произнес с ударением на первом слоге. – Вон она болтается. Перчатки там же. Лучше их надеть: у цепочки, конечно, проводимость больше чем у тебя, но черт его знает… На всякий случай.

Больше чем у меня? О чем это он?

У меня за спиной располагалась полочка, на которой лежала пара резиновых перчаток болотного цвета. Рядом на гвоздике болталась «цЕпочка», обыкновенная цепь из крупных звеньев, длиною около полуметра и, кажется, не стальная – сероватая, с сиреневым отливом.

Испытывая смутные сомнения, я натянул перчатки. Их пыльные раструбы закрывали руки до середины предплечий, наружу торчал только большой палец левой руки, выглядывающий из дыры. Я сдернул цепочку и обернулся к Савельеву.

– Так, а где клеммы?

– Да вот же, перед тобой.

– Эти, что ли?

Прямо перед собой я видел пару вертикальных поручней, они спускались из-под потолка кабины и упирались в приборную панель. Обычные поручни, может, чуть потоньше, чем в салоне. Именно за них, по моему мнению, должен был держаться помощник машиниста, которому не хватило сидячего места.

– И как ее накидывать?

– Ну обычно же! – Савельев досадливо пошевелил сведенными лопатками. – Один конец на левую клемму, другой – на правую. И руками прижать.

– Сильно? – Я неуверенно потеребил цепочку. Звук получился кандальный.

– Без разницы! – отозвался рядовой.

Будучи на сто процентов уверен, что в очередной раз совершаю какую-то глупость, я все же поднес цепь к псевдопоручням, приложил сначала левый ее конец, зафиксировал рукой в перчатке, затем…

– Осторожней, Палыч! – предупредил Петрович.

…затем правый. Стоило звену цепочки коснуться правой клеммы, как сразу же возник контакт и вполне ощутимая искра бледно-сиреневого цвета, пробежав по цепи слева направо и по поручню сверху вниз, скрылась под панелью управления. Мощная судорога пронзила вагон, подбросила его над рельсами, перетряхнула вместе со всем содержимым и опустила назад. Момента остановки я не почувствовал, но направление движения изменилось, это точно. Теперь мы ехали вперед.

– Есть контакт! – бодро отрапортовал Игорек.

– Охм, – высказался Петрович, потирая переносицу. – Поменьше бы таких контактов.

– Сами виноваты! – заявил Савельев. – Я ж говорил, скорость – на минимум, а вы…

– А что мы? – огрызнулся Женя. – Тут как все дернулось, так и я дернулся. И переключалку задел… случайно.

Рычаг, регулирующий скорость, находился в среднем положении. Стрелка спидометра нерешительно колебалась между двадцатью и двадцатью пятью… я думаю, километрами в час, хотя не удивлюсь, если узнаю, что здешняя шкала отградуирована, например, в верстах в секунду. Учитывая, что здесь совсем другие секунды.

И вообще, я ничему уже не удивлюсь – некогда. Нужно поддерживать контакт.

– Случайно, накх, – проворчал Петрович и потер для разнообразия лоб. – Чтоб так случайно переключить другие по полгода на курсах учатся.