Хирургическое вмешательство

А ещё там был процентный показатель готовности.

Тридцать шесть процентов.

«Тридцать шесть процентов чего? — Даниль в задумчивости потёр лоб. — Аномалия стабильна, с тех самых пор, как появилась, это я точно помню. Почему тридцать шесть? А когда дойдёт до ста — что будет?»

Ответов не было. Тот, кто писал программу, писал её не для глаз сторонних людей. Даниль задался вопросом, знает ли о существовании загадочной безымянной программы ректор. Если знает, то Сергиевский попадёт в глупейшее положение, прискакав к нему с радостным докладом. «Неужели не знает? — изумился аспирант. — Квантовая машина одна на весь институт. Если кто-то отхватывает такой громадный кусок ресурса, этого нельзя не заметить». Тут же пришло в голову, что могучей машиной практически не пользуются — нет реальной надобности, к тому же непосильно сложно для многих управляться с компьютером, существующим лишь в тонком мире. «А если про это все знают, почему мне не сказали?» — подумал Даниль и нашёл мысль здравой. В конце концов, его уже подключили к полусекретному (от Лаунхоффера) проекту институтского руководства, Ворона сама провела его в охраняемый отдел; он — человек, которому доверяют. «А вот кто сюда ещё ходит? — Сергиевский откинулся на спинку жёсткого стула, чувствуя себя каким-то частным детективом. — Кто ещё мог её найти и почему не нашёл?»

Детектив из Даниля определённо вышел бы никудышный, потому что вопрос был несусветно глуп. С тем же успехом он мог спросить, почему в отдел мониторинга не ходят толпы туристов — ответ оказался бы тем же самым.

Ворон.

Разумная охранная система, которая соглашалась впустить лишь того, кто точно знал, что именно будет искать здесь. Конечно, человек, чья квалификация приближалась к лаунхофферской, мог программу и обойти, но, во-первых, в таком случае ворон наверняка срабатывал как предохранитель, приостанавливая этот самый «текущий процесс», а во-вторых… «Да кому это надо, — Даниль почти хихикнул, — лезть и смотреть, что там где у кого работает? Люди все взрослые, занятые, интеллигентные… нелюбопытные».

Причислить некоего Д. И. Сергиевского к нелюбопытным людям значило серьёзно погрешить против истины. Аспирант ухмыльнулся, скорчил рожу и ткнул по ссылке «Отчётность».

Белое полотно таблицы раскинулось по экрану.

— Опаньки… — пробормотал Даниль и закрутил на пальце прядь волос. — Тепло, совсем тепло…

Даты и проценты, проценты и даты, почти без пояснений, но пояснения тут и не требовались: Сергиевский узнал первую, самую раннюю из дат, и всякие сомнения его покинули. Это был день разрыва, день, когда пришли стфари — и он же был началом отсчёта.

«Она не может себя заживить, — сказал когда-то Ксе; лицо шамана казалось землистым, вконец измученным. — Обычно она очень быстро залечивает свои раны».

«Исследование аномалии может серьёзно продвинуть науку вперёд», — сказал Ящер.

С самого первого дня в аномалии шёл какой-то процесс, отражавшийся здесь, в строчках кода неименованной программы без справочного раздела, и ворон Лаунхоффера, зловещая тварь, по возможностям равная божеству, был при нём стражем… «Никто не может запретить Ящеру делать то, что он хочет. Но почему в секрете-то? — недоумевал Даниль. — Ларионов бы только порадовался, что такой монстр над проблемой работает. Он же всё понимает: Ящер, конечно, псих и отморозок, но гений же. Неужели Лаунхоффер только назло ректору программу прятал? Как-то это совсем по-детски…»

А потом Даниль увидел, что у окна есть не только вертикальная полоса прокрутки, но и горизонтальная.

Щелчок мышью произвёл эффект разорвавшейся бомбы. Аспирант выпучил глаза и уронил челюсть. В крайнем справа столбце таблицы шли пояснения — скупые, краткие, полупонятные, но то, о чём в них говорилось, заставило Даниля заподозрить, что он тут, в мистическом подвале, после бесед с цветами и птицами добрался уже до галлюцинаций посложнее. Первым десяти процентам соответствовало загадочное «Образов. почки», следующим пяти — ещё более загадочное «Гармониз. колебаний. Ритм», дальше и вовсе шло по нарастающей — «Автономиз. Замык.», «Лабиринтовая структура», «Перенастройка», «Перенастройка 2», «Формир. врем.», «Старт» и последнее, Даниля совершенно убившее — «Хвост».

— Почки, — сказал аспирант, идиотски осклабившись. — Печень. Но главное — хвост!.. лабиринтовой структуры, ага…

Хвост как ничто другое убедил Сергиевского в полной абсурдности происходящего. Что-либо понять здесь было решительно невозможно, не стоило и пытаться. Даниль только заметил, что ни «Старту», ни психоделическому «Хвосту» даты и процентные показатели пока не соответствуют. Очевидно, эти этапы ещё находились в проекте.

— Я понял, — сказал Даниль вслух. — Это про зебру. Белая полоса, чёрная полоса, белая, чёрная… а потом хвост!

Негромкое совиное уханье раздалось под потолком.

— Да, — отозвался аспирант, не оборачиваясь, — у тебя тоже есть хвост. У всех есть хвосты! И у меня был. По анатомии хвост. Как мне лень было… Ой, мля, что это?!

Сергиевский аж подпрыгнул на стуле. Окно программы замигало, таблица свернулась на панель пуска, а тридцать шесть процентов готовности сменились тридцатью семью. Потом всё успокоилось. Даниль с минуту сидел, обмерев, зажав между колен мокрые от волнения руки: всё казалось, будто должно произойти что-то жуткое. Но кругом царил мир и покой, даже птицы Лаунхоффера совладали с робостью и вновь проявились в плотном мире. Интересовал их, похоже, больше монитор, чем аспирант. Даниль развернул таблицу.

Синяя подсветка выделяла теперь «Старт».

— Как это? — вслух подумал аспирант. — Тридцать семь процентов и старт?

Он, впрочем, уже не надеялся что-либо понять. Пора было идти и сообщать кому-нибудь о найденном: действие это препакостно напоминало донос, поэтому Даниль несколько изменил мысленную формулировку. Теперь он всего лишь собирался спросить, что это такое, а там уж…

Даниль был циник — работа способствовала.

Он ткнул по крестику в правом углу и уже встал, когда программа выбросила окно.

«Законсервировать текущий процесс? Да, нет, отмена».

— Ой, — испуганно пискнул Сергиевский. — Ой, мля.

Рефлекторно, в панике, он схватил мышь и щёлкнул по «отмене».

И тонкий мир вспыхнул.

Даниль отшатнулся, опрокинул стул и содрогнулся, перепугавшись грохота. Руки тряслись. Физический мир был спокоен и почти — за исключением стула — недвижим, но тонкий сверкал и переливался, точно Даниль попал в центр северного сияния; свет этот из голубоватого плавно перетекал в ало-золотистый, усиливался и усиливался, обещая в скором времени стать серебряно-белым, свидетельством невероятного накала энергетики. Ворон оглушительно каркнул, расправляя громадные, во всю комнату, крылья и нависая над аспирантом клубящейся тёмной тучей; сова исчезла.

— Что же делать? — почти простонал Даниль, затравленно озираясь, — блин, что делать?!

Физический компьютер отключился — настолько не вовремя, насколько это вообще могло произойти. Сергиевский торопливо вызвал в тонкого плане гигантский незримый дисплей, на котором в прошлый раз изучал карту, и попытался что-то там отыскать — ту же хвостатую программу, место отмены клятой отмены, которая так не по-людски сработала, но страх мешал думать, а концентрация энергии всё увеличивалась. Скоро аспиранту пришлось выставить защитные блоки, чтобы его самым примитивным образом не сожгло, а через минуту-другую энергия должна была начать трансформацию, переход в плотный мир, и тогда…

В комнату влетела Ворона. За ней, ошалело крутя головой, тащился Лейнид, которого профессорша, похоже, только что ругала на чём свет стоит.

— Даниль! — крикнула она. — Что здесь творится? Что ты наделал?

— Я не знаю! — завопил тот со всей силой страха. — Алис-Викт…

— Уходите отсюда, — звенящим голосом приказала та. — Бегом! Кыш!

— Алис-Викт, я ничего… я не нарочно… я отмену нажал…

— Потом разберёмся! — рявкать Ворона не умела, у неё получился яростный визг. — Лёньку забери!..