Пешка

— Ты использовал это когда-нибудь? Пробовал ли, так сказать, воткнуть вилку в розетку? — спросила Аргентайн, снова вытягиваясь ко мне, пристально глядя в меня своими медными глазами. — Подключался когда-нибудь к симбу как его звено? Может попробуешь?

Делать то, что делает Аргентайн: музыку, образы, выплавлять массовые галлюцинации из воображения артистов. Я отрицательно покачал головой.

— Ради Бога! — сказала она. — Это было бы умопомрачительным зрелищем. Ведь ты можешь заставить людей проживать все то, что они видят и слышат. Открыть им Предел.

— Это подпольная работа. Левая. Это противозаконно, — чеканя слова, спокойно ответил я, — для псионов. Если тебя возьмут за задницу, то накачают наркотиками до полусмерти.

— Если ты можешь создать такие эффекты, пусть даже один раз, — сказала Аргентайн, — они того стоят.

— Это не твои мозги.

Она пожала плечами, и лепестки черной кожи, в которые она была облачена, неожиданно превратились в шелк, раскрашенный, как акварель, плывущими красками. От неожиданности я заморгал и спросил себя, что же, в конце концов, на ней надето. Образ, который я старался не воскрешать в мозгу, оформился сам собой, против моей воли, и протек наружу. Послышалось хихиканье. Аргентайн улыбнулась:

— Вполне верно.

Хмурое выражение вернулось на лицо Дэрика, но он лишь поцеловал Аргентайн сзади в шею и сказал:

— Аргентайн, Джиро хочет потанцевать с тобой, но не знает, как попросить.

Она обернулась к Джиро:

— Охотно! — Она вскочила в облаке размытого, жидкого цвета и взяла мальчика за руку. Джиро подхватился, поспешно и беспорядочно, и проследовал за Аргентайн на танцплощадку. Я наблюдал, как она уходила, как ее подтянутые, упругие мышцы опытной танцовщицы двигаются под обтягивающим тело шелком. Толпа поглотила их. Я оставил одну нить связи в мозгу Аргентайн, хотя и потерял ее из виду.

Повернувшись к столу, я увидел, что Едок, засунув палец глубоко в глотку, блевал в стоящее перед ним на полу ведро. Закончив эту лечебную процедуру, он снова принялся за еду. Еще несколько тел проскользнуло, точно сыплющийся через воронку песок, на освободившиеся рядом с Дэриком места. Я повернулся, чтобы взглянуть на чудо-юдо, протолкавшееся ко мне поближе. Его грудную клетку заменял прозрачный пластик. По венам толчками текла кровь, влажные пурпурные и серые органы перемешались в болтанке, мускулы, плавно двигаясь, сокращались. Его любопытство не уступало моему.

Что-то теплое и влажное проползло по моему уху, пропихиваясь в слуховой проход. Я испуганно отпрянул. Это та женщина с длинным раздвоенным языком вернулась и опустилась позади меня на колени. Язык, только что облизывавший мне ухо, уже снова скользил по ее губам, оставляя на них блестящий, влажный след, а ее руки, коснувшись моих плеч, пробрались мне под рубашку и начали массировать грудь. Глаза женщины переливались желтым и золотым, зрачки были длинные и узкие, какими должны были быть мои. Но ее узкие зрачки — «дело рук» техники, как и мои человеческие.

Узкая лента шрамов на ее коже, попав в луч света, заблистала, словно лоснясь от пота. Я дотронулся до ее лица. Шрамы показались мне теплыми и сухими и мягче, чем я ожидал. Губы ее, мягкие и податливые, раскрылись когда я встал на четвереньки, чтобы поцеловать их. Змеиный язык скользнул в мой рот так естественно, точно жил там все время, и пополз внутри, исследуя каждый уголок, а поцелуй наш длился и длился, и пульсирующее напряжение росло у меня в паху. Откуда-то с той стороны стола раздался щенячий визг и приглушенный стон.

Я попытался разорвать поцелуй, косясь на Дэрика. Я успел выхватить из темноты размытую вспышку его понимающей улыбки, кого-то, стоящего позади него, руки, обвившиеся вокруг его талии… Тут женщина развернула меня и потянула вниз, в подушки. Ловкие, проворные пальцы скользнули по эмблеме, расстегнули рубашку, стянули ее с моих плеч, и острые ногти, словно грабли, провели по моей коже, оставляя пылающие красные следы. Я потянулся к ней, запустил руки в разрезы ее свободной цвета слоновой кости тоги, накрывая ладонями груди. Женщина изогнулась и судорожно выдохнула, опускаясь ниже и ниже, до тех пор, пока мои губы не коснулись ее тела. Я накрыл ртом пухлый сосок.

Звуки и движение окружили меня, когда остальные наблюдатели начали таять и расплываться в моем лихорадочном жаре, их собственный огонь стремительным эхом вернулся в мой мозг по пылающим, словно нить накала электрической лампочки, испепеляющим все вокруг проводам связи. Все слилось в море расплавленного желания, и я начал медленно погружаться в него… «Не… останавливайтесь…». Умоляя затопить меня.

Сквозь туман ко мне отовсюду тянулись чьи-то руки, стаскивая, как листья с капусты, с меня рубашку, скользя по телу… расстегивая штаны, освобождая разбухший член — тяжелый жезл моего вожделения, вызывая смешки и стоны удовольствия. Язык женщины со шрамами снова очутился у меня во рту, проникая глубже и глубже. Что-то сладкое и липкое тонкой струйкой лилось из кувшина мне на живот… кто-то слизывал его…

Дэрик лежал рядом со мной, улыбаясь, дыхание его стало тяжелым и частым, когда он поднял мою руку. Он стал обсасывать мои пальцы, один за другим, и вдруг вонзил зубы в мякоть между большим и указательным пальцами, сжимая челюсти, пока не почувствовал вкус крови.

Я вскрикнул и вскинулся, как конь; крики эхом раскатились по клубу, когда Дэрик, задохнувшись, выпустил меня, отваливаясь насосавшейся пиявкой и унося в своей голове мою боль. Он прополз вперед, плеснул обжигающе холодный напиток на мою голую кожу и рассмеялся…

Я, вырываясь из объятий, попытался сесть, но руки свинцово тянули меня вниз… рты, тела… успокаивающие, ласкающие, ворами пробирающиеся по телу… И кости мои стали резиновыми, и мозг мой снова вплыл в медленно заглатывающее меня море, беспомощно поддаваясь водовороту тел и желаний.

Что-то теплое и бесформенное шлепнулось мне на грудь. Приподняв голову, я увидел того самого червя, лежащего в луже сиропа и стекающего по моим ребрам. Хрипло дыша, я наблюдал, как он полз, извиваясь, вниз по животу, вызывая музыку смеха… Голод их похоти отнял у меня силы, их желание сжигало меня, и я кричал внутри. Шелковые жгуты мышц и плоти связывали меня, не давая подняться, когда они жадно пили сладкий сок моего вожделения и желчь моего отвращения…