Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты

— Я очень хорошо понимаю, — продолжал Малыш, — что вы хотите через меня познакомиться с моими друзьями. Вы все думаете, что мои друзья как я. Но со мной можно знакомиться, а с ними нельзя.

— Почему? — спросил я, — Они не хотят с нами знакомиться?

— И опять ты не понимаешь. Хочет с тобой знакомиться море?

Я посмотрел на океан. Океан был черный и неприветливый.

— Не знаю, — сказал я. — Может быть, и хочет. Только я вот не хочу.

Малыш, видимо, был озадачен.

— Море не умеет хотеть знакомиться, — возразил он.

— Как знать, — туманно сказал я. Мы помолчали.

— Слушай, Малыш, — сказал я. — Давай сегодня о твоих друзьях не говорить. Мы по тебе соскучились — Дик и я. Пошли с нами играть.

— Не пойду, — сказал Малыш.

— Почему?

— Мне нельзя к вам ходить.

Гм, подумал я. Это что-то новенькое. Я сразу же вспомнил следы на гребне. Малыш, видимо, долго сидел там и смотрел на нас, а потом, заметив меня, ушел.

— Никто не узнает, — сказал я. Наудачу сказал. И по-видимому невпопад.

— Никто не узнает чего? — спросил Малыш.

— Ну… что ты с нами немножко поиграешь.

— Почему никто? Ты узнаешь, Дик узнает, Каспар узнает, Яков узнает. И этот большой… Том… тоже узнает.

— Но мы никому не скажем, — пообещал я.

— Что не скажете?

Как-то у меня неладно все получалось. Как-то я его не понимал. А он, по-видимому, меня не понимал.

— Ладно, — сказал я. — Все это пустяки. Пойдем, я научу тебя управлять Томом.

Малыш вскочил и сейчас же снова сел. Очень неудобно сел, я бы и двух секунд так не просидел.

— Нет, — сказал он. — Нельзя.

— Дик обещал покатать тебя на глайдере, — сказал я. — Ты будешь летать в воздухе, и все будет внизу — горы, болота, айсберг… Ты ведь никогда не летал?

— Летал, — ответил он. Я так и подпрыгнул.

— На чем?

По лицу его прошла мгновенная рябь, поднялись и опустились плечи.

— У вас нет этого слова, — сказал наконец он. — Это был как ваш глайдер, только живой.

— Птица? — спросил я и изобразил руками.

— Птица… — повторил Малыш. Он тоже помахал руками. — Нет, — сказал он. — Это не имеет никакого смысла.

— Ну птица! — убеждающе сказал я. — Летает по воздуху и машет такими специальными руками… крыльями.

Он не понимал меня, и тогда я отломил веточку и изобразил на песке птицу.

— А! — сказал он живо. — Это я видел во сне! Похоже! Откуда ты знаешь?

— Во сне? — удивился я. — У вас здесь разве есть птицы?

— У нас здесь было много летающих. Очень много. Но давно уже нет. Сотни, сотни и миллионы дней назад.

— Как же ты мог их видеть во сне?

— Не знаю, — сказал Малыш. — Лучше скажи мне, почему вы все-таки не уходите?

— Нам интересно, — сказал я проникновенно. — У нас много вопросов к тебе и к твоим друзьям. Ты ведь знаешь, как это интересно — получать ответы на вопросы.

— Да, — сказал Малыш шепотом. — Да. Это так. Это ужасно. Это очень плохо.

— Да почему же плохо, елки-палки?

— Скажи, Стась, что у вас самое любимое в мире? Я удивился.

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Я люблю бегать, я люблю играть, я люблю плавать. Еще больше я люблю… — Он помолчал. — Я люблю спрашивать. Еще больше я люблю узнавать, чего не знал раньше. Ты все это любишь?

— Да, — сказал я. — У нас почти все любят это.

— А что ты любишь еще больше этого? Я не понимал его.

— Когда я был совсем маленьким, — сказал Малыш, — меня любили два человека, такие, как вы. Я помню, что они любили меня больше всего. Может быть, больше, чем друг друга, хотя друг друга они тоже любили больше всего…

Я, наконец, понял.

— Ты спрашиваешь — кто дороже всего? Это называется «дороже», «самый дорогой».

— Пусть так. Кто для тебя самый дорогой?

— Мама, отец. Друзья. Дик, например.

— Они дороже всего?

— Да.

— И для них ты можешь отказаться от бегать, плавать, спрашивать, узнавать?

— Н-ну… — проговорил я, — это неправильный вопрос. Ты знаешь, что бывают неправильно поставленные вопросы…

— Знаю, — сказал Малыш. — Но мой вопрос правильный. — Он вскочил. — Пойдем играть, — сказал он и испустил душераздирающий вопль. Эхо еще не замерло в горах, а мы уже наперегонки неслись через кустарник. И я был очень горд. Впрочем, скоро мне стало не до гордости.

Малыш скользил меж кустов, как солнечный зайчик. По-моему, он не задел ни одной ветки и вообще ни разу не коснулся земли. А я в своей дохе с электроподогревом ломил напролом как слон, только трещало вокруг. На опушке зарослей Малыш приостановился, дождался меня и сказал:

— Я не знаю, что такое мама и отец. Самое дорогое для меня — это друзья.

— Прекрасно! — воскликнул я, переводя дух. — Это очень хорошо! Я бы очень хотел стать твоим другом, чтобы ты стал моим и Дика, и чтобы твои друзья стали нашими друзьями…

— Мои друзья не могут стать вашими друзьями, — сказал Малыш. Мы пошли шагом.

— А я уверен, что могут, — сказал я. — Ты очень славный, хороший, Малыш. У такого, как ты, могут быть только очень хорошие друзья… Они хорошие и мы хорошие, значит, все будет хорошо!

Малыш покосился на меня.

— Ты умеешь узнавать, что будет?

— В данном случае это нетрудно, — бодро сказал я.

— Ты не умеешь узнавать, что будет, — убежденно сказал Малыш. — Вы никто не умеете. Мои друзья хорошие — да. Лучше всего на свете. И вы хорошие, но хорошо не будет. Никак не будет. Вам будет никак, а моим друзьям будет или никак, или плохо.

Я не нашелся, что сказать, и некоторое время мы шли молча. Сформулировано было достаточно четко, но я все-таки не был уверен, что мы с Малышом правильно понимаем друг друга. Я подумал было, что, наверное, имело бы смысл рассказать ему, что мы не впервые встречаемся с разумными существами других миров и что никогда им еще не было плохо. «Никак» — бывало, это верно, но плохо — никогда. Но потом я решил, что то не мое дело, лектор из меня неважный, а Тендер сам ему и расскажет, и покажет все, что найдет нужным. И поэтому я сказал только:

— Мы очень хотим, чтобы было хорошо, и мы очень не хотим, чтобы было плохо.

— И вы очень не хотите, чтобы было никак, — сказал Малыш.

— Да, — признался я. — Этого мы тоже не хотим.

Мы уже огибали болото, и перед нами открылся берег с кораблем и взлетная полоса, когда Малыш сказал:

— А если бы меня не было? Что бы вы делали? Я пожал плечами.

— Мы, вероятно, так ничего бы и не узнали о твоих друзьях, мы бы заселили эту планету. Правда, наверное, рано или поздно твои друзья дали бы о себе знать, но если бы они дали о себе знать слишком поздно, могло бы быть плохо.

Мы ступили на рубчатку. Том уже катил нам навстречу, мигая всеми сигнальными лампами, которыми он располагал.

— А если бы я сейчас исчез? — спросил Малыш.

— Это было бы плохо, — сказал я. — Прямо не знаю, что бы мы без тебя делали. Так что ты уж лучше не исчезай.

— Ну а что бы вы все-таки стали делать?

— Попытались бы тебя найти.

— А если бы не нашли?

— Нашли бы. Мы здорово умеем искать.

Малыш замолчал, а тут набежал Том, и началась потеха. Из Малыша градом посыпались вопросы. Я не успевал отвечать. Том не успевал выполнять обрушившиеся на него команды. И только Малыш все успевал. Со стороны все это выглядело, наверное, очень весело. Да нам и на самом деле было весело, даже Дик в конце концов разошелся. Наверное, мы были похожи на расшалившихся подростков, удравших с уроков на берег океана. Сначала была еще какая-то неловкость, сознание того, что мы не развлекаемся, а работаем, мысль о том, что за каждым нашим движением следят, а потом все это как-то забылось. Остался только мяч, летящий тебе прямо в лицо, и азарт удачного удара, и злость на неуклюжего Тома, и звон в ушах от удалого гиканья, и резкий отрывистый хохот Малыша — мы впервые услышали тогда его смех, да он и сам, вероятно, смеялся тогда впервые в жизни. Это были странные игры. Малыш выдумывал их правила на ходу. Он оказался невероятно вынослив, азартен, он не упускал ни единого случая продемонстрировать перед нами свои физические преимущества. Он навязал нам соревнование, как-то само собой получилось, что он стал играть один против нас троих, и мы все время проигрывали. Сначала он выигрывал, потому что мы ему подыгрывали. Потом он выигрывал, потому что мы не понимали его правила. Потом мы поняли правила, но нам с Диком мешали дохи. Потом мы решили, что Том слишком неуклюж, и исключили его из игры, Дик вошел в азарт, заиграл в полную силу. Я тоже делал все, что мог. Но мы проигрывали очко за очком. Мы ничего не могли сделать с этим молниеносным дьяволенком, который перехватывал любые мячи, сам бил очень точно и сильно, негодующе вопил, если мяч задерживался в наших руках дольше секунды, и совершенно сбивал нас с толку своими фантомами или, того хуже, манерой мгновенно исчезать из виду, с тем чтобы появиться столь же мгновенно совсем в другом месте. Мы не сдались, конечно, от нас столбом шел пар, мы задыхались, мы потели, мы орали друг на друга, но мы дрались до последнего. И вдруг все кончилось.