Скотина

— Я… я не знаю…

— А предположить можно? Понимаете, для нас, землян, это слово в ругательном контексте обладает иным смыслом. Когда я говорю, что капитан вашего звездолета — скотина, я имею в виду, что он повел себя как свинья. Когда я говорю, что Матвей Ильич — скотина, я имею в виду, что он — бычара, вожак стада с раздутым авторитетом и самомнением. А когда мать говорит дочери: «Ты маленькая дрянь, неблагодарная скотина!» — что должна думать девочка? Для нее, растущей на Пенелопе, слово «скотина» ассоциируется лишь с одним животным.

— Это бред! Вы сейчас голословно обвиняете Татьяну и всех нас…

— Не так уж и голословно. Вы все еще считаете, что Валя случайно заблудилась, ее оглушили и, бесчувственную, уволокли? Тогда смотрите: вот за тем кустом она пописала. А здесь, в двух шагах от вас, сполоснула руки водой из бутылки. О чем это говорит? Первое, — я выставил один указательный палец, — раз ее отпускают в кустики — она не без сознания и не пленница, потому что как объяснить животным-конвоирам, что тебе приспичило? Второе, — я поднял другой указательный палец, — ребенок, увлекшийся ловлей птенца на окраине города и заблудившийся в лесу, не берет с собой запас питьевой воды. Грязев, признайте это. Во-первых, свяжитесь с городом, сообщите, что скотины не убивали девочку — пусть отменяют карательную операцию. Во-вторых, признайте: самое логичное — то, что девочка сама ушла из дома. И шла она не в поселок и не в мою берлогу. Она шла к своим, к скотинам, туда, где наконец-то не будет одна.

Я молча смотрел, как дрожали пальцы Грязева, когда он нажимал кнопки коммуникатора. Его и самого потряхивало изрядно. Не удивительно: если бы мне сказали, что я своим бездействием довел ребенка до такого состояния, позволил ситуации докатиться до подобного исхода, — я бы удавился, наверное. Главный инженер зацепил мой взгляд, отвернулся — ему было невыносимо стыдно, и я не стал мучить, отвернулся и сам, пошел искать продолжение следов, да так и застыл.

— Михаил!

— Тссс!

— Михаил, это важно!

— Заткнитесь, Грязев! — шепотом приказал я, но он не унимался.

— Михаил, они все равно летят! Они не остановят охоту!

Ух ты! Собственно, а чего ты ждал? Ты же сам для себя решил, что травля диких зверей, якобы растерзавших девочку, — всего лишь повод! Мэру нужно дело, занятие, способное сплотить толпу. Девочка жива? Прекрасно! Но эти хищники не перестали быть опасными, да и выглядят так устрашающе… Ату хищников!

Я не эколог в прямом смысле этой должности. Я строитель. После разведки и экспертной комиссии, установившей, что Пенелопа идеальна для жизни человека, сюда отправили звездолет с техникой, материалами и рабочими ресурсами. Мы возвели жилища, химическую лабораторию, нефтедобывающий комплекс и нефтеперерабатывающий заводик. Природные ископаемые Пенелопы не могли заинтересовать Землю, но были жизненно необходимы тем, кто здесь обоснуется. Нефть — это и топливо для энергоустановок, и горючее для транспорта, и синтетические каучуки, и пластмассы — то, без чего невозможно дальнейшее обустройство на планете. Здешняя нефть доступнее — Пенелопа горячее Земли, и процесс литогенеза происходит на меньших глубинах. То есть копнул ковшом экскаватора — и уже практически добрался до месторождения. Органика на Пенелопе иная, и свойства у нефти несколько отличаются от земного аналога. К примеру, на сей момент химическая лаборатория уже выпускала несколько лекарственных форм на основе паутины и нефти — форм уникальных. Земля была бы рада получить такой нежданный подарок от колонизируемой планеты.

Десять лет назад я прибыл на Пенелопу с еще двумя сотнями строителей, изучил местность и определил район, в котором можно было возвести город и комплекс, не навредив экологии региона уже в первые дни колонизации. Затем было два года изматывающей работы, работы до седьмого пота, до кровавых ладоней… После нашего доклада о готовности с Земли стартовал второй звездолет, с первыми переселенцами — с Матвеем Ильичом, Владимиром Петровичем, Татьяной и прочими. Мне было предложено остаться в городе в качестве коменданта — дожидаться потенциальных жителей, обустраивать их, руководить на первых порах. Вот почему я упоминал, что фактически мог бы сейчас быть на месте Матвея Ильича. Но таинственная новая планета влекла меня больше руководящей должности. Я и еще несколько десятков человек ушли из города и по праву первопоселенцев выбрали себе уголок покомфортнее — подальше от комплекса, поближе к природе. В поселке у нас тоже была химическая лаборатория, в поселке мы пытались изучить местные формы жизни, климат и так далее. Здесь было лучше, чем в городе, но и тут мне однажды стало скучно. Некомфортно. Одиноко. И я ушел — в леса, в паутину. Возможно, мы с Валей чем-то похожи?

Тварь размером даже не с корову, а как минимум с носорога сидела напротив меня. Сидела по-собачьи, на задних лапах. Хоботок подрагивал; в глазах метались многочисленные красные отражения садящегося светила; передние конечности, в которых все еще можно было узнать крылья, напряжены, когти растопырены.

Грязев наконец увидел скотину, издал горлом булькающий звук и заткнулся — я даже дыхание его перестал слышать.

Глаза в глаза. Десяток метров. Этой стремительной зверюге хватит секунды, чтобы одним махом срезать и меня, и главного инженера, застывшего за моей спиной, — уж я-то видел, как такие когти вспарывают, взрезают синтетические путы.

Глаза в глаза. Ни поднять ружье, ни сбежать я попросту не успевал.

Я больше года жил в лесах, в своей берлоге. Я изучал повадки представителей местной фауны, накапливал информацию, писал отчеты, изредка занося их в поселок. Я перезнакомился и с «зайцами», и с «птицами», они даже перестали меня бояться — там, в шестидесяти километрах отсюда. Единственное животное, которое ни разу не дало шанса даже приблизиться, — скотина. А теперь представитель этого вида пришел сам, сел напротив — и я не знаю, что мне делать. Располагай я временем и возможностью, я бы с радостью воспользовался таким подарком — я бы прикормил, дал привыкнуть к своему обществу, я бы каждый день приходил на эту поляну и сидел. Пока скотина не определила бы во мне если и не друга, то вполне безопасного соседа. Но сейчас возможности не было — сейчас откуда-то из-за спины вылетали вертолеты, полные людей, ощетинившихся стволами и праведным гневом, ведомых предводителем и целью. Пока невидимые и неслышимые, эти вертолеты таки приближались, а я не могу повернуться к скотине спиной, отнять коммуникатор у Грязева и скомандовать, добиться, развернуть любой ценой. Не могу отвернуться, потому что — глаза в глаза.

Тварь сама пришла на помощь: издав подобие вздоха, она шумно пошевелилась — зазвенели когти, брякнули друг о друга клыки.

— М-м-му… — задушенно протрубила скотина и подняла лапу.

Пошевелив в воздухе когтями, она вдруг резко ударила себя в грудь.

— Де! — вырвалось из недр груди.

Коготь опустился к мягкому брюху, оттянул шкуру:

— Ть… — отпущенной резинкой шлепнула упругая шкура.

Тварь задрала лапу выше, коготь переместился к наростам гребня:

— С-с-с-с-со-о-о-о… — тонко запели-заскрежетали щетины.

Еще один удар в грудь:

— Н!

Поведение обескураживало, ритуал наводил ужас — даже на меня, честно-честно. Что она хочет сделать? К чему она готовится?

Скотина повторила последовательность жестов. Замерла. Еще раз — и снова замерла. Она что-то показывает? Грудь, брюхо, спина, грудь. Да черт его знает! Может, это бессмысленно так же, как виляние хвостом у собаки — просто собачья эмоция, никакой информационной нагрузки! А если сообщение? Если скотина показывает, что Валя у нее в животе?

Господи, что за бред???

— Де! — била себя тварь.

— Ть… — чпокала кожа брюха.

— С-с-со-о-о-о… — шелестели чешуйки.

— Н! — утробно гудело внутри.

Деть. Сон.

У скотин нет пасти, речь им недоступна — в том понимании, которое мы вкладываем в термин. Но когда мы хотим сымитировать летящего жука, мы жужжим ртом, поскольку крыльев не имеем.