В мгновение ока

— Сукин ты сын, — сказал Хэнк Гибсон.

— Что правда, то правда! Да и все мы таковы, верно?

— Сукин сын, — повторил Хэнк Гибсон шепотом. — Войны, значит, от человека, а землетрясения — от Бога.

— Неплохое сотрудничество, а? Всем заправляет тайное правительство, правительство архиархитекторов, чья власть распространяется на весь мир и нацелена в грядущее столетие.

Пол содрогнулся. А вместе с ним — стол, кресла и потолок.

— Время? — спросил Хэнк Гибсон.

Чарли Кроу, поглядев на часы, рассмеялся.

— Время. Бежим.

Они бросились к выходу, припустили по коридору, мимо дверей с надписями «Токио», «Лондон», «Дрезден», мимо дверей с надписями «Армения», «Мехико-Сити», «Сан-Франциско», и запрыгнули в лифт; тогда Хэнк Гибсон спросил:

— И все-таки: зачем ты посвятил меня в эти дела?

— Я собираюсь уйти на покой. Кого-то уже с нами нет. Мы больше не станем использовать эту базу. Она исчезнет. Возможно, прямо сейчас. Ты накропаешь книжку об этих поразительных явлениях, я отредактирую, срубим деньжат — и поминай как звали.

— Да кто этому поверит?

— Никто. Но книга произведет сенсацию и разойдется в мгновение ока. Миллионными тиражами. А докапываться до сути ни одна живая душа не станет, потому как все одним миром мазаны: городские власти, торговые палаты, риэлтеры, генералы — все, кто мнит, будто сами планируют и ведут войны или планируют и строят города! Самонадеянные болваны! Ну, наконец-то. Выбрались.

Они вышли из лифта и уже были в дверях, когда произошел очередной толчок. Оба рухнули на землю и поднялись с нервным смехом.

— Вот что значит Калифорния, да? Как там мой «роллс», на месте? Ага. Угонщики сюда не добрались. Залезай!

Положив ладонь на дверцу автомобиля, Гибсон посмотрел в лицо другу:

— Разлом Сан-Андреас проходит под этой местностью?

— Считай, что так. Хочешь подъехать к своему дому?

Гибсон закрыл глаза.

— Черт, страшно.

— Пусть тебя согревает страховой полис, который ты сунул в карман. Едем?

— Одну минуту. — Гибсон проглотил застрявший в горле ком. — Как будет называться наша книга?

— Который час? Какое сегодня число?

Гибсон посмотрел на занимающийся восход.

— Рано. Полседьмого. А число, если верить моим часам, пятое февраля.

— Тысяча девятьсот девяносто четвертого?

— Шесть тридцать утра пятого февраля тысяча девятьсот девяносто четвертого года.

— Вот тебе и готовое заглавие для нашей книги. Или так: «Захаров», и Рихтера надо прицепить, в честь шкалы Рихтера. «Пять баллов по шкале Захарова-Рихтера». Пойдет?

— Пойдет.

Хлопнули автомобильные двери. Взревел двигатель.

— К дому?

— Гони. Умоляю. На предельной скорости.

Они помчались.

На предельной скорости.

Помнишь Сашу?

Помнишь? Ну как же можно забыть! Хотя знакомство было кратким, годы спустя его имя возникло не раз, и они улыбались, и даже смеялись, и тянулись друг к другу, чтобы взяться за руки, предаваясь воспоминаниям.

Саша. Такой милый, веселый дружок, такой лукавый, таинственный проказник, такой талантливый ребенок, выдумщик, егоза, неутомимый собеседник в ночной тиши, неугасимый лучик в тумане дня.

Саша!

Тот, кого они никогда не видели воочию, но с кем часто вели разговоры у себя в тесной спальне в три часа ночи, когда рядом не было посторонних, которые стали бы закатывать глаза и, заслышав его имя, высказывать сомнения в их здравомыслии.

Ну ладно, кем и чем был для них Саша, как они познакомились, а может, просто его придумали, и, наконец, кто такие они сами?

Вкратце: они — это Мэгги и Дуглас Сполдинги, жители тех мест, где шумное море, теплый песок и шаткие мостики над почти пересохшими каналами Венеции, что в штате Калифорния. Несмотря на отсутствие солидного банковского счета и дорогой мебели, они были несказанно счастливы в своей крошечной двухкомнатной квартирке. Он занимался писательским трудом, а она зарабатывала на жизнь, чтобы дать ему возможность закончить великий американский роман.

У них было заведено так: по вечерам она возвращалась домой из делового центра Лос-Анджелеса, а он покупал к ее приходу гамбургеры, или же они вместе шли на пляж, где можно было съесть булочку с сосиской и оставить центов десять-двадцать в павильоне игровых автоматов, потом возвращались домой, занимались любовью, засыпали, а следующим вечером наслаждались все тем же восхитительным распорядком: хот-доги, игровые автоматы, близость, сон, работа и так далее. Тот год, исполненные любви и молодости, ощущался как блаженство, а значит, должен был длиться вечно…

Пока не появился он.

Безымянный. Да-да, у него еще не было имени. Он грозил вторгнуться в их жизнь считанные месяцы спустя после свадьбы, нарушить заведенный уклад, спугнуть писательское вдохновение; но потом он как-то растворился, оставив лишь слабый отголосок тревоги.

Однако теперь коллизия замаячила всерьез.

Как-то вечером, когда на журнальном столике красовались яичница с ветчиной и бутылка дешевого красного вина, они завели негромкий разговор о том о сем, каждый предрекал другому великое и славное будущее, а Мэгги вдруг сказала:

— Мне нездоровится.

— Что такое? — встревожился Дуглас Сполдинг.

— Весь день как-то не по себе. А утром немного подташнивало.

— Господи, что же это? — Он встал, обошел вокруг журнального столика, обхватил руками ее голову и прижал лбом к своему боку, а потом посмотрел сверху вниз на безупречный пробор и вдруг заулыбался.

— Так-так, — произнес он, — не иначе как возвращается Саша.

— Саша? Это кто такой?

— Он сам расскажет, когда появится.

— Откуда такое имя?

— Понятия не имею. Весь год крутилось в голове.

— Саша. — Она прижала его ладони к своим щекам и засмеялась. — Саша!

— Завтра к доктору, — распорядился он.

— Доктор говорит, Саша пока будет жить с нами, не требуя довольствия, — сообщила она по телефону на следующий день.

— Здорово! — Тут он осекся. — Наверно. — Он прикинул сумму их накоплений. — Нет, первое слово дороже второго. Здорово! Когда же мы познакомимся с этим пришельцем?

— В октябре. Сейчас он микроскопический, крошечный, я едва различаю его голос. Но потому что у него есть имя, я его слышу. Он обещает вырасти большим, если мы окружим его заботой.

— «Мнимый больной», [24] честное слово! К какому сроку мне закупать морковку, шпинат, брокколи?

— На Хэллоуин.

— Не может быть!

— Правда, правда!

— Все будут болтать, что мы специально приурочили его появление к окончанию моего романа, который пьет из меня кровь. Оба требуют внимания и не дают спать по ночам.

— Ну, в этом-то Саше не будет равных! Ты счастлив?

— Честно сказать, побаиваюсь, но счастлив. Да что там говорить, конечно счастлив. Приезжайте домой, госпожа Крольчиха, и привозите его с собой!

Здесь необходимо пояснить, что Мэгги и Дуглас Сполдинги относились к числу неисправимых романтиков. Еще до заочного именования Саши, они, увлеченные Лорелом и Гарди, прозвали друг друга Стэном и Олли. [25] Каждый электроприбор, коврик и штопор получил у них свое имя, не говоря уже о различных частях тела, но это держалось в секрете от посторонних.

Потому-то Саша, как сущность, как присутствие, готовое перерасти в привязанность, в этом смысле не был исключением. И когда он стал заявлять о себе по-настоящему, они ничуть не удивились. В их браке, где мерилом всех вещей была любовь, а не твердая валюта, просто не могло быть иначе.

Если когда-нибудь мы купим машину, говорили они, ей тоже будет дано имя.

Они обсудили этот вопрос, и еще сорок дюжин других, уже поздней ночью. Взахлеб рассуждая о жизни, они уселись в постели, подложив под спину подушки, словно караулили будущее, которое могло нагрянуть прямо сейчас. Они ждали, воображали, будто загипнотизированные, что молчаливый малыш произнесет свои первые слова еще до рассвета.