Прыгнуть выше себя (издание 1990 г.)

— Да, не густо, — соглашается следователь. — Что значит "четкие следы"?

Эксперт сплетает длинные, сильные пальцы, похрустывает ими.

— Видите ли, на плече покойного имеется синяк, будто его кто-то сильно толкнул, на ладонях — повреждения, кровоподтеки, как если бы он бил ими обо что-то твердое. Повреждена и фаланга среднего пальца правой руки. Но все эти мелкие травмы могли появиться от неудачной перестановки мебели, например…

— Довольно просто уточнить, — говорит Трофимов. — Но остается главная загадка: расстояние от стреляющего…

Всю дорогу до квартиры Сукачева он мысленно повторяет эти цифры. Почти без надежды найти что-то новое, в который раз осматривает окна. Стекла целы, больших щелей нет, как нет и следов открывания окон. Тем более что кондиционеры тогда и сейчас работали бесперебойно.

Павел Ефимович представляет себе убийцу, стоящего почти за двести метров отсюда. Вот он открывает оптический прицел, ловит в крестик фигуру жертвы… Значит, и сейчас он может видеть следователя, хладнокровно и безнаказанно наводить оружие. И пуля, странная пуля, чуть деформировавшись, пройдет сквозь стену, чтобы уже на излете настичь жертву… Страшно? Нет, в нем не шевельнулся ни один мускул, и он уже знает почему: воображаемой картине не хватало логического построения. Почему пуля настигла жертву на излете? Почему убийца, все заранее рассчитав, не рассчитал убойного расстояния? Ему помог случай. А если бы пуля угодила в другое место? Перестраховываясь, надо было выбрать место засады ближе. А если такого места не было?..

"Может быть еще одно объяснение: стреляли в комнате, пуля срикошетировала от какого-то предмета, чем и объясняется ее деформация в двух местах. Но в таком случае на предмете, о который она ударилась, должен остаться явственный след. А при осмотре его не удалось обнаружить…"

Повинуясь скорее интуиции, чем логике, Трофимов опять тщательнейшим образом осматривает стены и все предметы в комнате. Характерных вмятин и царапин не находит. Но не зря говорилось мудрецами: "Ищите и обрящете" — и не зря издревле считалось, что никакой труд не бывает совсем напрасным, — в щели письменного стола, под одним из ящиков, Павел Ефимович обнаруживает завалившуюся туда записку. Нервный женский почерк, прыгающие буквы: "Прекратите преследовать мужа. Вы и так достаточно попользовались его работами. В конце концов любое терпение когда-нибудь кончается. Он убьет Вас — и будет прав. Или же это сделаю я".

…Через несколько часов Трофимову становится известно, что записка написана женой Арсения Семеновича Бурундука Анной, или, как называли ее сотрудники, Аннушкой.

9

С Аннушкой Бурундук Трофимов встретился, будто случайно, в кафе самообслуживания напротив вычислительного центра, где она работала. Он пришел туда в обеденный перерыв, дождался, пока Аннушка выйдет, и стал с подносом за ней в очередь к раздаче. Павел Ефимович мог спокойно наблюдать за невысокой, казавшейся совсем еще молодой женщиной, с плавными линиями тела и нежной шеей. На нее часто засматривались мужчины, кто-то пытался заговорить, она отделывалась двумя-тремя холодно-вежливыми фразами. Ела она быстро, удивительно аккуратно, на нее приятно было смотреть. Павел Ефимович подкрепился варениками с творогом и поспешил на улицу за Аннушкой. Он споткнулся о порожек, и она оглянулась на него.

— Нам необходимо поговорить, — невпопад бормотнул он.

— Извините, у меня нет ни времени, ни желания.

Ее каблучки бойко стучат по асфальту, и Трофимову приходится ее догонять. Он идет рядом, краем глаза видит, как постепенно сквозь легкий загар проступает румянец, становится гуще, как негодующе супится стрельчатая бровь.

— Я следователь, — говорит Павел Ефимович. — По делу Сукачева.

Она резко останавливается, поворачивается к нему. Румянец отливает от лица, губы дрожат.

— Слушаю вас.

— Давайте присядем вон в том скверике. Задержу вас на несколько минут.

Она понимает, что он пытается успокоить ее, и начинает волноваться сильнее. На шее запульсировала голубая жилка, глаза чуть увлажняются.

Павел Ефимович подводит ее к уединенной скамейке, садится рядом, стараясь не смотреть на нее, чтобы не смущать еще больше, говорит:

— Вам, конечно, известно о смерти Анатолия Сукачева?

— Да.

— Я спрашиваю всех, кто хоть в какой-то мере знал покойного и может, так сказать, пролить свет… — Он запутывается в словосплетении и умолкает. Почему-то ему очень трудно разговаривать с этой женщиной.

Она прикусывает нижнюю губу так сильно, что, когда начинает говорить, там остаются следы зубов:

— Я знала покойного, но мои показания вряд ли помогут следствию.

— И все-таки…

— Я знала его с самой плохой стороны. Человек он был отвратительный.

— Предполагаете, что имелось немало людей, желавших его смерти?

Аннушка находит в себе силы взглянуть следователю в глаза:

— Я желала его смерти.

— И даже написали ему об этом…

— Думаете, что я…

— Пока еще ничего не предполагаю. Собираю факты. Почему вы написали Сукачеву?

— Не выдержала. Он ставил рогатки Арсению Семеновичу всюду, где только мог, не давал продвигаться по службе, защитить докторскую диссертацию. А в последнее время мешал ему опубликовать очень важные работы в журнале "Интегральные роботы". Сукачев и там был членом редколлегии, он пытался захватить все ключевые посты… Настоящий мафиози… А эти работы для Арсения — дело всей его жизни…

Павел Ефимович чувствовал, что она чего-то недоговаривает, и слегка помог ей:

— И еще…

Она удивленно взмахнула ресницами, обожгла взглядом:

— И еще он пытался за мной ухаживать… с одной целью, чтобы досадить Арсению, унизить его…

Трофимов видит, что ей хочется о чем-то спросить, губы приоткрываются, затем опять смыкаются. Павел Ефимович почти физически чувствует, как ей трудно. Наконец она решается:

— Вы будете опять говорить с мужем?

— Сами сказали — "долг службы".

— Старайтесь поменьше его терзать. К убийству он не имеет никакого отношения.

10

— Анна мне сообщила, что вы говорили с ней о Сукачеве…

Павел Ефимович кивает, вспоминая: "Старайтесь поменьше терзать его… А как это сделать? Думаете, вы подготовили его?" Он явственно видит следы бессонницы на выразительном, подвижном лице Арсения Семеновича и представляет себе его состояние.

— У меня уже сложилось некоторое представление об убитом. Оно противоречит рассказанному вами.

— Его уже нет. Зачем копаться в… — Бурундук умолкает, подбирая нужные слова, но так и не может их отыскать, произносит: — Он был несчастным человеком. Хотя и не без вины…

— В чем, по-вашему, состоит его несчастье и его вина?

— Чтобы вы поняли, начинать придется издали. Рос красивым мальчиком, знал об этом, взрослые баловали его, помогли придумать себя таким, каким хотелось стать, — сильным, талантливым, удачливым, великодушным. А дотянуться — силенок не хватило. Но разве не все люди, все без исключения, придумывают себя, назначают себе завышенную цену? Без этого, по-моему, мы и жить не можем. Но одни дотягиваются до приданного уровня, другие — нет.

— Как определить истинную цену?

— Истинной мы не знаем. Но наиболее приближается к ней только та цена, которую назначают тебе другие. С ней надо уметь смириться. А покойный не умел. Вот и вырос завистником, чудовищем. На словах — просто. А какая за всем этим трагедия души?

— Вы так спокойно говорите об этом?

— А вы хотите, чтобы я скрежетал зубами, кричал? Да, он мешал мне работать всюду, куда мог дотянуться. Списывал у меня, бессовестно использовал мои работы и перекрывал мне все пути. Так он самоутверждался, мстил за себя…

— Мстил?

— За свою безликость и бездарность. Когда он "заимствовал", это тоже была месть: вы можете лучше меня, а я вот возьму ваше и выдам за свое.