Обретение Энкиду

Как всегда, матушка с ее склонностью устанавливать ложные связи, приписала мой успех в жизни исключительно своим заслугам. Ведь процветание моей жопы началось с того самого дня, как она прислала мне это бесценное сокровище - раба Мурзика. Раб же Мурзик взял мое хозяйство в твердые умелые руки и тем самым позволил мне вырваться на необозримые просторы творческой инициативы.

По матушкиной просьбе, я рассказал ей все о нашей фирме. Об однокласснице Аннини, отличнице и бухгалтере, о неинтересном менеджере и о начальнике, который все это и задумал, - то есть об Ицхаке, друге детства.

- Ицхак? - переспросила матушка, сдвигая в мучительном воспоминании выщипанные тонкие брови. - Изя? Помню, конечно. Милый мальчик. На твоем одиннадцатилетии он подложил мне на стул кремовую розочку...

Она качала головой, умилялась на себя и свою материнскую заботливость, очень быстро опьянела от сливового вина и сделалась чрезвычайно многословна. Она рассказала мне и внимавшему из угла Мурзику о том, каким чудесным ребенком был я двадцать лет назад. А еще лучше двадцать пять. И о том, сколько трудов неустанных, ночей бессонных, забот безмолвных и так далее.

На прощанье я обнял ее. Она испачкала мне щеку помадой.

Мурзик, выждав, пробрался к ней поближе и, гулко пав на колени, чмокнул матушкину ногу в сандалете на подошве "платформа". От неожиданности матушка дрогнула, но тут же снова расплылась в улыбке.

- А, - молвила она. - Ну, береги моего сына. Он у меня такой беспомощный...

- Пшел, - прошипел я Мурзику. - Прибери посуду...

Матушка еще раз придушила меня запахом крепкой косметики и тяжеловесно упорхнула.

Из множества отвратительных привычек Мурзика самым гнусным было обыкновение петь во время мытья посуды. Громко, не стесняясь, он исполнял заунывные каторжные песни. Привык, небось, в забое глотку драть. Иные были совершенно непристойны, о чем Мурзик не то не догадывался, не то позабыл.

Вот и сейчас, прибирая за моей матерью тарелки и грязные бокалы, он выводил на весь дом со слезливым энтузиазмом:

- Некому бамбук завити-заломати, некому молодца потрахать-поебати...

Слушать это было невозможно, поэтому я, хлопнув дверью, ушел на работу.

Я тоже хотел написать диссертацию. Что, у нас один Ицхак такой умный? Да и чья, в конце концов, жопа сделалась для фирмы "Энкиду" настоящим рогом изобилия?

Ответ: жопа коренного вавилонянина, налогоплательщика и избирателя, представителя древнего вавилонского рода, давшего родной державе пятерых жрецов Мардука и одного еретика-уклониста, поклонявшегося Атону из Мисра...

То есть, моя.

Правда, для диссертации одной жопы мало. Но и без жопы диссера не напишешь. Кстати - тоже мудрость предков.

Меня интересовала тема взаимосвязи точности прогнозов жопы с видимостью Мардука. Какова динамика колебаний погрешности в прогнозировании с точки зрения яркости Мардука? Не божества, конечно, а планеты. Недаром жопа в большей мере присуща тем людям, в чьем гороскопе ярко светит Мардук - податель благ и сытости. Память об этом запечатлена, согласно темпоральной лингвистике, в таких поговорках, как "жопу наел" и "хоть жопой ешь".

Я просидел над вычислениями всю ночь. Наутро - это был день Набу - я отпросился у Ицхака и понес жопу домой, отдыхать. Ицхак лично проводил меня, следя за тем, чтобы я не попал с недосыпу под машину. И хоть я понимал, о чем на самом деле ицхакова забота, а все равно был растроган.

Мой шеф и одноклассник сдал меня с рук на руки Мурзику. Молвил строго, глядя на Мурзика поверх своего вихляющего длинного носа:

- Нерадивое говорящее орудие, внимай.

Говорящее орудие подняло глаза - сонные, без малейшего проблеска мысли.

Ицхак вручил ему меня.

- Вот твой господин, - торжественно изрек Ицхак.

Мурзик перевел тупой взор на меня. Я ответил ему столь же тупым взором. Передо моими глазами всё медленно плыло, я хотел спать.

- Твой господин, - медленно, раздельно произносил Ицхак, будто разговаривал с иностранцем или умалишенным, - не спал всю ночь. Сидел на стуле и мял жопу.

- Не жопу мял, а утруждал свой ум, - возразил я, но слабо.

Ицхак бессовестно пользовался моим состоянием. Он не обратил никакого внимания на слабый протест. Вместо того продолжал речь, обращенную к моему рабу:

- Тебе надлежит уложить господина в постель. Жопой вверх! Не забудь накрыть одеялом. Жопе должно быть комфортно.

- Комфортно... - прошептал сраженный Мурзик.

Ицхак подвигал носом, как муравьед. Эта мимическая игра сопровождает у него мыслительные процессы.

- Жопе должно быть тепло, - пояснил он Мурзику. - К вечеру вызови для господина девку из храма.

- А храмовую-то зачем? - спросил Мурзик. - К нему любая с охотой пойдет... и свободная, и какая хочешь...

- Любая, может, и пойдет, да не всякая подойдет. Жопе нужно сделать массаж, - пояснил Ицхак. - Квалифицированный массаж. Фирма платит. Иначе в день Мардука твой господин может ошибиться. Мы повысили точность на восемь процентов и не имеем права снижать показатели.

Последняя фраза предназначалась мне. Для того, чтобы пробудить мою совесть.

Сделав такое наставление и окончательно запугав моего раба, Ицхак удалился.

Мурзик довел меня до дивана и позволил упасть. Затем снял с меня ботинки и штаны, накрыл колючим шерстяным пледом - у меня не было сил протестовать и требовать атласное одеяло - и удалился.

И я провалился в небытие, полное графиков и цифр.

- Господин! - кричал у меня над ухом Мурзик. - Господин!..

Я приоткрыл один глаз. Мурзик стоял над диваном, держа в одной руке мой магнитофон, а в другой стакан с мутной желтоватой жидкостью.

- Что тебе, говорящее орудие? - вопросил я, недовольный.

- Ох... господин! - вскричал Мурзик плачуще. - Ох! Вы очнулись!

Я пошевелился. Руки у меня онемели.

- Я спал, - сказал я. - Зачем ты меня разбудил, смердящий раб?

- Вы говорили во сне, господин, - сказал Мурзик. - Выпейте.

И протянул мне стакан.

Я взял, недоверчиво понюхал. Мутная жидкость оказалась сливовым вином. Я выхлебал вино, громко глотая.

Мурзик забрал стакан. Постепенно он успокаивался.

Я потер лицо ладонями.