Тринадцатое путешествие Ийона Тихого

Поэтому я и говорил, что мы в совершенстве взаимозаменяемы. Ты вскоре убедишься в этом, когда после полуночи, если ты вызовешь меня, я приду к тебе в новом лице.

- Но зачем все это? - спросил я. - И каким образом каждый из вас ухитряется выполнять все эти функции? Разве можно быть не только садовником, судьей или защитником, но и отцом или матерью?

- Многих функций, - ответил мой улыбающийся собеседник, - я не сумею выполнять хорошо. Но прими во внимание, что выполнение функции продолжается только один день. Кроме того, в каждом обществе старого типа огромное множество лиц выполняет свои профессиональные функции плохо, а общественный механизм не перестает из-за этого работать. Плохой садовник может погубить у вас целый сад, плохой правитель - разорить целое государство, так как у обоих есть для этого время, которого у нас им не дано. Кроме того, в обычном обществе пагубно влияет не только неумелость, но и частные стремления личностей. Зависть, гордость, эгоизм, суетность, властолюбие - все это губительно действует на жизнь общества. Этого злого влияния у нас нет. Действительно, у нас нет стремления сделать карьеру, никто не руководствуется личными интересами, так как личных интересов у нас нет совсем. Я не могу сегодня сделать никакого шага в надежде, что завтра он принесет мне пользу, ибо завтра я буду уже кем-то другим, и сегодня не знаю, кем буду завтра.

Смена функций происходит в полночь на основе всеобщей жеребьевки, на которую не влияет никто из живущих. Начинаешь ли ты постигать глубокую мудрость нашего устройства?

- А чувства? - спросил я. - Разве можно любить каждый день другого человека? И как у вас обстоит дело с отцовством и материнством?

- Некоторым нарушением нашей системы, - ответил мой собеседник, - был когда-то случай, когда некто, исполнявший функции отца, родил ребенка, так как может случиться, что функцию отца получает именно женщина в день своего разрешения от бремени. Однако эта трудность исчезла, когда в законах было указано, что отец тоже может рожать. Что же касается чувств, то мы удовлетворили две на первый взгляд исключающие друг друга жажды, какие живут в каждом разумном существе: жажду постоянства и жажду перемен. Привязанность, уважение, любовь подтачивались когда-то непрестанной тревогой, страхом потерять дорогое существо. Этот страх мы победили. Действительно, какие бы потрясения, эпидемии, катастрофы ни встречались в нашей жизни, у каждого из нас всегда будут отец, мать, жена и дети. Это еще не все. Неизменность через некоторое время начинает наскучивать, независимо от того, хорошая она или плохая. Но в то же время мы жаждем постоянства в жизни, хотим оберечь ее от всяких неприятностей и трагедий. Мы хотим существовать, но не исчезать, изменяться, но оставаться постоянными, быть всем, не рискуя ничем. Эти противоречия, кажущиеся непримиримыми, у нас разрешены. Мы уничтожили даже антагонизм между верхами и низами общества, так как каждый из нас в любой день может стать верховным правителем, и нет такого образа жизни, нет такой сферы деятельности, которая была бы перед кем-нибудь закрыта.

Теперь я могу объяснить тебе, что означает угрожающий тебе приговор. Он означает величайшее несчастье, какое только может постичь пантийца, а именно исключение из всеобщей жеребьевки и переход к одинокому индивидуальному существованию. Идентификация - это акт раздавливания личности под жестоким и безжалостным бременем пожизненной индивидуальности. Если ты хочешь спросить меня еще о чем-нибудь, то поспеши, ибо приближается полночь, вскоре я должен буду тебя покинуть.

- Как у вас дела со смертью? - спросил я.

Нахмурясь и улыбаясь, защитник вглядывался в меня, словно пытаясь понять это слово; наконец он сказал:

- Смерть? Это устарелое понятие. Где нет отдельных личностей, там нет и смерти. Никто у нас не умирает.

- Но это абсурд, в который ты и сам не веришь! - вскричал я. - Каждое живое существо должно умереть, значит, и ты тоже!

- А что это такое - я? - прервал он, улыбаясь.

- Ты, ты сам!

- А кто я, я сам, не считая нынешней функции? Имя, фамилия? У меня их нет. Лицо, внешность? Благодаря биологическим мерам, принимавшимся у нас много веков назад, внешность у меня точно такая же, как и у всех. Функция? Она изменится в полночь. Что же остается? Ничего. Подумай, что означает смерть? Это утрата, трагическая своей невозвратностью. Кого утрачивает тот, кто умер? Себя? Нет, ибо умерший не существует, а кто не существует, тот не может ничего утратить. Смерть - это дело живых: это утрата кого-либо из близких.

А мы никогда не теряем своих близких. Я тебе уже говорил об этом. Каждая семья у нас - вечная. Смерть у нас была бы уменьшением количества функций, сокращением штатов. Законы не допускают этого. Я должен уже идти. Прощай, чужеземец.

- Погоди! - вскричал я, видя, что мой защитник встает. - Но ведь у вас существуют, должны существовать различия, хотя бы вы все были сходными, как близнецы. У вас должны быть старики, которые...

- Нет. Мы не ведем учета количества функций, которые бы выполнял кто-либо из нас. Не ведем мы и учета астрономических лет. Никто из нас не знает, сколько времени прожил. Функции не имеют возраста. Мне пора.

С этими словами он ушел. Я остался один. Через минуту дверь открылась и защитник вошел снова - в том же лиловом мундире с золотыми молниями ангелита 2-го ранга и с тою же улыбкой.

- Я к твоим услугам, обвиняемый пришелец с другой звезды, - произнес он, и мне показалось, что голос у него другой, которого я еще не слышал.

- Значит, у вас есть и кое-что неизменное: функция обвиняемого, - заметил я.

- Ты ошибаешься. Это относится только к посторонним. Мы не можем допустить, чтобы, укрываясь за функцией, кто-нибудь пытался разрушить наше государство изнутри.

- Ты знаешь законы? - спросил я.

- Их знают книги. Впрочем, твой процесс состоится только послезавтра. Государство будет защищать тебя...

- Я отказываюсь от защиты.

- Хочешь защищаться сам?

- Нет. Хочу быть наказанным.

- Ты легкомыслен, - заметил, улыбаясь, защитник. - Помни, ты будешь не личностью среди личностей: ты очутишься в пустоте, более пустой, чем космическое пространство...