Третья мировая война (сборник)

Рука с боевым топором длиннее руки с саблей, и татарин рухнул с перерубленным правым плечом. Он еще рвал из-за пояса левой рукой кинжал, когда его смяли конем…

От страшного удара потемнело в глазах… Очнулся в трясине, рядом с другими ранеными. Щита и шлема на мне не было, голову ломило как от угара…

Топор остался со мной, опираясь на него, как на клюку, я встал и увидел небывалую сечу. Бой шел на всем огромном поле, на мочажинах и болотинах.

Что-то случилось со мной: я видел, как летят стрелы, как рвут кольчугу мечи; все как-то замедлилось, взгляд мой стал быстр и далек, как взгляд боровой птицы.

Татары старались поглубже вклиниться в русское войско, но ратники бились плечом к плечу. Кружился страшный водоворот битвы, мечи и сабли метались, как в бурю мечется озерный камыш. Низкорослые степные лошади в страхе задирали головы, дико ржали. От ударов мечей, сабель и топоров о броню стоял глухой звон…

В дикой тесноте, в толчее трудно стало действовать длинным оружием, в ход пошли кинжалы и засапожные ножи…

Отбиваясь топором, рядом с собой увидел я товарища. Он врукопашную бился с огромным татарином, татарин намертво вцепился в него, кусал, словно сумасшедший волк. Я успел увидеть, как друг высвободил руку, дотянулся до голенища, коротко ударил великана в бок тонким ножом. Татарин оскалился от ужаса и ярости, мешком рухнул в траву. Но следом надвигался конный враг, торопился достать русского кривой саблей. Товарищ приподнял насмерть раненного великана, бросил навстречу…

Передо мной бешено рубился незнакомый псковитянин. У него был двуручный немецкий меч. Отчаянный воин разваливал всадников, будто еловые плахи…

Вражеские конники накатывались волна за волной, их сбивали с седел и убивали, но ряд за рядом таяли и ряды русского войска. Все больше становилось убитых: чтобы продвинуться вперед, приходилось перебираться через лошадиные туши и погибших людей…

Прямо передо мной конник зарубил молоденького ратника. Увидев меня, татарин вновь яростно вскинул окровавленную саблю, но я опередил его: ударил топором.

От деда я слышал, что и в старину на Чудском озере псковитяне рубили врагов топорами. Меч страшен, остер, но удар топора проламывает лучшую броню, от тяжелого топора не спасет и кольчуга.

Воины бились по-разному; кто с холодным отчаянием, кто горячо, с яростью; в глазах бьющихся были боль, страх, храбрость, отчаяние, иной дурел, потерянно шел навстречу гибели, другой цеплялся за жизнь, раненый, истекая кровью, продолжал размахивать мечом…

В самой гуще сечи увидел я князя Дмитрия. Светлые волосы его развевались, меч взлетал, как острое серебристое крыло. Князь умел воевать, знал трудную науку рубки мечом. Воины, что бились рядом с князем, были под стать ему. Будто молодую траву, косили татары ратников, а княжеские воины все еще продолжали биться, словно им не было смерти.

Я хорошо видел князя, потому что пробивался к нему, бил топором в спину спешившихся татар. Я знал древний способ усиливать удар топора: отец научил меня ему, когда валили деревья.

Мелькнуло окровавленное лицо моего товарища, он тоже пробивался на помощь князю…

Рядом с Дмитрием рубил врагов огромный монах — тот, что сидел ночью у костра вместе с Пересветом. Монах был левшой, рубил с левой руки. Ударив, коротко крестился правой.

Воины уже начали уставать, чуть медлили, задыхались, иной уже шатался как пьяный. Раненые молча ложились в траву, на них наступали, их топтали конями. Обезумев, метался среди людей конь без всадника. Кто-то ударил его мечом, ноги коня подломились, и он тоненько, будто жеребенок, заржал…

Сеча шла и в воде: на поле воинам уже не хватало места. Летописец потом написал правду: вода кровью текла в Дону и Непрядве.

Вдруг я увидел всадника. Он был рядом, летел на моего товарища. Болото обманчиво, и воин пустыни не видел опасности. Конь оступился, осел, по брюхо ушел в мшистую топь. От ярости смуглое лицо всадника посерело. На мгновенье я увидел лук, изогнувшийся, как огромная змея, острую оперенную стрелу. Враг целился в грудь товарища, зная, что не промахнется. Щита не было, спас крест под рубахой, мой друг покачнулся от тяжелого удара, но устоял. Крича, татарин бросил лук, вырвал из чехла нож. Но опоздал — тяжело, словно в огромный пень, в голову его вошел мой топор.

Вторым ударом я хотел прикончить коня, но вдруг по-крестьянски стало жалко скотину. Я вырос у реки, на болотах, знал, как спасать тонущего в трясине коня. Топором снес березу, подтащил, помог коню выбраться. Выбившийся из сил конь сбросил мертвого всадника.

Истекая кровью, упал товарищ. Я не смог выбраться из болотины, лег между кочек… Татары одолевали, пешее русское войско было уже почти разбито…

Творилось что-то страшное: крича, татары добивали раненых, окружали тех, кто еще отбивался. Татарские лучники спокойно расстреливали увязших в болоте. Я опустил голову, уткнулся лицом в волглый мох…

И вдруг тяжело вздохнула земля… Не понимая, что случилось, я с трудом поднял голову. Грохнуло снова, и над полем повисло белое облачко.

— Пушка! — обрадовался я. — Пушка!

Снова дрогнула земля, хотя пушка и молчала — гремя, сорвалась с места березовая роща. Нет, это были конные дружинники, из рощи вырвался Засадный полк…

Нет ничего в бою страшнее, чем быть рядом со своими, видеть, как они гибнут, и не иметь возможности им помочь… Что пережили дружинники в роще, знали только они сами. Теперь они были самой яростью, их нельзя было победить — можно было только убить… Отступить они бы не смогли.

Натиск был таким неожиданным и страшным, что несколько рядов татар было смято, а остальные начали пятиться, а потом и отступать.

Хрипло кричали татарские воины, но их крики уже никого не пугали. Закинув за спины щиты, прижимаясь к гривам коней, многие бросились наутек…

10

«Тогда князь полки поганых вспять поворотил и начал их бити гораздо… Князи их подаша с коней. Трупы татарскими ноля насеяша, а кровию потекли реки… И отскочи поганый Мамай серым волком от своея дружины…»

«И стал великий князь Дмитрий Иванович с своим братом с князем Владимиром Андреевичем и со остальными своими воеводами на костях на поле Куликовом на речке Непрядве:

„Грозно бо и жалостно, брате, в то время посмотрети, иже лежат трупи крестьянские аки сенные стоги, а Дон река три дня кровию текла…“»

Выписки эти были из «Задонщины», автор явно подражал безвестному воину-поэту, создателю «Слова о полку Игореве». Видимо, и в войске Дмитрия был могучий поэт, но погиб, защищая отчую землю.

Почему же битва была такой жестокой, такой кровопролитной?

Князь Дмитрий хотел не просто победить войско Мамая — бой шел на уничтожение. И в Азии, и в Европе битвы часто кончались бегством побежденных, которым победители давали «золотой мост». Здесь было все по-другому: полк Боброка гнал остатки татарского войска тридцать верст — до реки Красная Меча. Через реку сумели переправиться лишь немногие татары и Мамай с остатками свиты. Остальные все были перебиты. Лишь тех, кто сдавался в плен, и раненых русские воины не убивали.

Ярко сказано в одной из летописей:

«Гнаша их до реки до Мечи, и тако множество их избиша, а друзии погрязоша в воде и потонуша…»

От отца я слыхивал, что новгородцы и псковичи стояли на правом фланге, почти целиком составили полк Правой руки. Полк этот не дрогнул.

В самом низу карты голубым шнурком вилась Красная Меча, было приписано: «От Куликового поля до Мечи — около пятидесяти километров».

Карта говорила о том, что князь Дмитрий был великолепным полководцем. Из книг я знал, что сам Дмитрий, передав свои богатые доспехи боярину Михаилу Бренку, занял место в Передовом полку…

В тетради красным карандашом была записана древняя песня: