Дважды рожденный

Впрочем, откуда это он все знает? Почему в его голове много абстрактных понятий и в то же время ему сейчас вот так трудно вспомнить (мучение!) название предмета, на который можно сесть? А, впрочем, чорт с ним!

Посредине зала было возвышение и на нем темно-красный длинный стол, блестевший от лака, как зеркало, а также несколько темно-красного же цвета стульев.

Отсюда в шести разных направлениях шли такие же «проспекты», по одному из которых сюда пришел профессор. Эти длиннейшие залы мягко терялись в зеленых сумерках.

Но что это за живопись? Неужели эти дикари — а иначе их нельзя назвать — умеют рисовать? Нет, этого не может быть! А, впрочем, что он знает о них? Вот какая-то сцена, как будто какой-то праздник. И странно: нарисованные здесь существа не похожи на обитателей этого дворца. Вот у этого молодца голая нога с здоровенными икрами. Уж этот не был рахитиком во всяком случае. И руки у него как руки: пальцы не стянуты перепонками.

Но не изумительно ли? Во всей зале нет ни одного рисунка, ни одной сцены, где бы было изображено хоть одно насекомое, хоть одно животное.

И вновь по стенам рычажки и рычаги, со многими рядами стульев. Для какой цели этот зал? И чем это облицованы его стены? Розоватый минерал, блестящий, подобно зеркалу, выглядывает в промежутках между картинами, пол выложен плитками такого же минерала. Что за минерал? Повидимому, он однороден и несомненно из породы тяжелых минералов: вот в нем под гладкой поверхностью можно отличить прекрасно образованные кристаллы.

А дверей все-таки нет нигде. Но есть же конец этим дворцовым «проспектам»? Выход из этого заколдованного дворца тоже должен быть...

Профессор долго блуждал по бесконечным залам дворца. По пути ему попадались его обитатели, толпами и в одиночку, все также с хилыми ногами, часть из них с перепончатыми руками, одеты в одинаковые, плотно охватывающие все тело куртки. Несколько раз его внимание останавливали совершенно круглые гладко отполированные башни, вершины которых поднимались, казалось, на недосягаемую высоту. Стенки этих башен сильно дрожали, внутри раздавался сильный гул. Повидимому, башни были полые внутри. Мартынову показалось, что это — гигантские вентиляторы.

Сколько здесь людей? Какое пространство занимает дворец? Чем здесь занимаются? Встречавшиеся ему люди безмолвно глазели на него, изредка только слышались отдельные восклицания.

В одной огромной нише он увидел нечто, похожее на мастерскую. Здесь стоили две машины: одна перерабатывала сероватую массу, которая постепенно превращалась в какую-то плотную ткань, другая ту же ткань отделывала, а из нее выходила точь в точь такая же материя, в которую был наряжен профессор. Около десятка человек суетилось около машин. Машина же складывала готовый материал на маленькую платформу, которая поднятием и опусканием рычага то уходила беззвучно в отверстие в стене, то появлялась вновь, но уже пустая.

— Странный дворец, в котором живут, повидимому, тысячи людей, работают фабрики, мастерские, может быть, заводы, — подумал Мартынов, вновь очутившись в знакомом шестиугольном зале. — Не менее странное молчание господствует здесь, точно это роскошный погреб, а не дворец: молчат люди, молчат машины, молчат стены. Чего-то все-таки здесь нет. Чего же?

Мартынов вдруг обернулся: перед ним стоял уже знакомый старик с косыми глазами. По знаку старика Мартынов послушно последовал за ним.

На положении пленника

Время шло. Не было ни дней, ни ночей, ни тепла, ни холода. Всегда лился сверху мягкий зеленоватый гнет, постоянно стояла ровная температура.

Первоначально вся интеллектуальная жизнь профессора сводилась к восприятию окружающего: он узнавал предметы, их назначение, людей, с которыми встречался. Он был подобен ребенку. Но была и разница между ним и ребенком: всякий раз, когда он узнавал, что за предмет перед ним, в его сознании неизменно вставало сочетание иных звуков, которыми обозначался этот предмет. Таким образом всякая вещь запоминалась ему под двумя или даже несколькими названиями.

Часто против его воли восставали в его памяти картины, которых здесь, во дворце, он не мог видеть. Особенно часто смотрел он на картину в зале с изображением лужайки и девочки. Эта картина казалась ему особенно понятной и именно такие картины часто возникали в его мозгу.

— Я знаю, чего здесь нехватает: красного света, который вот на этой картине, — однажды подумал профессор.

Отсюда начинались его экскурсии в прошлое, сначала, правда, весьма туманные, неясные, но с течением времени образы и картины, когда-то запечатлевшиеся в его памяти, начали вырисовываться рельефнее и отчетливее.

Постепенно он свыкся с мыслью, что окружающая его обстановка — нечто чуждое ему, что он из иного мира.

Особенно часто припоминались ему слова и фразы, за которыми неизменно восставали образы, сцены, картины и которые в то же время были весьма отличны от слов и фраз, которыми обменивались между собой обитатели дворца.

Мартынов с помощью знакомого старика довольно комфортабельно устроился в одной из ниш. Постелью ему служила странная кушетка, обитая не менее странной материей.

Он научился пользоваться рычагами и по своему желанию заставлял кушетку то прятаться в стену, то выходить из нее. Так же выдвигались столы, стулья, пища. По использовании вся мебель нажатием рычага отправлялась на место — в стену, так что обычно в зале совсем не видно было мебели.

В определенное время проходил обед в этом зале, на время сна все ниши тоже переполнялись. Профессор обратил внимание, что для сна сюда сходились главным образом молодые существа обоего пола и никогда не видел здесь детей. Но подростков было много, изредка попадались старики.

Мартынов тщательно изучал язык этих странных обитателей Зеленого дворца. Язык был, по его мнению, слишком беден и на редкость односложен и прост. Он не напоминал ни один из известных профессору языков, как будто лишен был корней и состоял лишь из одних приставок и частиц. Наиболее сложные слова состояли не более как из трех слогов, но большая часть слов была односложна.

Трудно было узнавать профессору отвлеченные понятия, и запас их был у него очень ограничен: то ли их вовсе не было у диковинных существ, то ли ему не хотели их сообщить.

Знакомого старика, оказалось, звали Чоном. Мартынову это показалось странным: не только внешность старика, но и имя его оказывается китайским. Когда Мартынов спросил, не китаец ли Чон, тот с недоумением воззрился на вопрошавшего. Тогда Мартынов принялся объяснять ему, что такое расы и племена, даже коснулся понятия о государстве, но Чон непонимающе смотрел на собеседника и говорил:

— Не понимаю. Здесь живут только гоми.

— А, гоми! Стало быть, обитатели дворца носят это странное название?

С самого начала профессор испытывал большое неудобство от того, что не мог измерять своего времени. Затем он вспомнил, что здесь отсутствовали день и ночь, и подумал, что часы были бы, пожалуй, лишними.

Только, когда он вместе с другими обитателями дворца ложился спать, свет уменьшался; во все остальное время свет был ровен — не слишком яркий, не слишком тусклый. Но сколько часов он спал? Час, два? Или сутки?

Постепенно профессор знакомился с жизнью этого странного жилища. Это жилище было громадно: общая его длина была никак не меньше двух километров, ширина была такая же. По крайней мере, каждый из шести длинных «проспектов», как прозвал профессор длинные залы с бесчисленными нишами, достигал длины одного километра. А самый главный зал, куда сходились все шесть «проспектов»? Он занимал площадь по крайней мере в половину квадратного километра.

Профессор никогда не мог потом припомнить, чтобы он где-нибудь видел подобное грандиозное здание. Это был не дворец, а целый сплошной город в несколько этажей! Жителей в этом дворце было, по мнению профессора, около двухсот тысяч. Так оно впоследствии и оказалось.

Жители Зеленого дворца занимались работой на фабриках и в небольших мастерских. Каждый гоми работал определенное количество времени или на пищевой фабрике, приготовлявшей съедобные «мелки» и питье, или на фабрике по выделке удивительной материи, или смотрел за ходом машин и т. д. Были тут заведения, которые профессор определил, как сборочные цехи, а также ремонтные мастерские, но нигде он не видел ни одной фабрики, ни одного завода, где бы изготовлялись новые части машин или целые машины. Части эти лежали готовыми на складе; они были, повидимому, изготовлены очень давно и теперь понемногу расходовались.