Смертеплаватели

Иногда Зое удавалось самой справиться с задачей, — богомольные, а чаще просто суеверные ромеи не дерзали долго перечить ей, по слову Спасителя вновь населявшей мёртвый Константинополь… Реже — звала на помощь стражников или солдат графа Робера. Но вообще, положение усложнялось с каждым днём. Цепи воскрешающих детей и воскрешаемых родителей, поколение за поколением, протягивались в прошлое так же быстро, как раскидывалась по земле паутина взаимных воссозданий родственников и знакомых. Уже пращуры, жившие сто и двести лет назад, также разбрасывали нити в пространстве, возрождали свой привычный круг. Зоя трепетала, представляя себе возвращение Василия Болгаробойцы [71], а там и великого Юстиниана [72], с их блестящими свитами и бесчисленными легионами…

Она неустанно советовала, уговаривала, увещевала. Под влиянием дочери Никифора многие люди, особенно последних поколений, стали селиться в новых домах на север от Галаты и за Босфором. Отрадно было, взойдя на башню Кентинария, видеть за синим щитом гавани строительные леса, слышать стук топоров… Городским стенам грозила судьба скоро стать внутренними, — не рубежом обороны, но лишь памятником старины в окружении молодых кварталов. Впрочем, это было закономерно: откуда ждать врага? Христос правит миром, со дня на день начнётся Суд…

В конце октября, на святого Димитрия Фессалоникийского, Зоя возвращалась домой из Перы, после визита в небогатую семью, где ей в очередной раз пришлось мирить прадедов с правнуками и терпеливо объяснять, что казна охотно даст и земли, и денег на строительство нового дома. У дворца Вуколеон в тот вечер что-то затевалось тревожное, сходились с разных сторон войска; граф Робер с воинами, конечно же, был в оцеплении. Зою сопровождала одна лишь служанка.

Сиренево темнело, угли заката дотлевали за крышами; одно за другим ближние окна уютно озарялись изнутри свечами или масляными светильниками. Служанка пожаловалась, что откуда-то несёт гнилой рыбой; это была холёная домашняя девушка, не терпевшая ничего грубого. Зоя хотела успокоить её улыбкой, шуткой… но вдруг что-то с шумом обрушилось ей на голову, окутав со всех сторон. Две пары сильных рук обернули дочь Никифора плотной тканью, пахнувшей мужским потом; оторвали от мостовой, понесли легко и скоро… Вдали потерялся вопль служанки, явно заглушённый чьей-то ладонью.

Поначалу Зоя вовсю отбивалась, — весь ужас давнего насилия в домовой церкви вновь охватил душу и тело… Затем она принудила себя смириться и молча обратилась к Распятому. Он с ней, Он не допустит новых унижений…

И правда: хотя Зою замотали, словно младенца, и тащили на руках, но ничем не обидели и были, пожалуй, деликатны. Малое время спустя её как будто подняли по лестнице; заскрипела отворяемая тяжёлая дверь, кто-то с кем-то обменялся невнятными фразами; другая дверь отворилась почти бесшумно, и Зою бережно поставили на пол, а затем сняли ткань с её лица.

Показалось девушке, что всё кругом багрово, точно в лавке мясника, и залито какими-то зловещими тусклыми лучами… Зоя с именем Господа отшатнулась назад — и тут же поняла, что перед ней просто комната, где многое окрашено в оттенки красного и золотого. На стенах были написаны бордовые листья и золочёные грозди гигантского винограда; сказочные птицы перепархивали среди лоз. Под балдахином из парчи, на четырёх витых ножках, раскинулось ложе, застеленное тканью цвета спелых вишен; по сторонам от него горели золотые светильники в виде деревьев с цветами и плодами. В комнате было душно от тепла и сладких запахов горящего оливкового масла, амбры, мускатного ореха.

Зоя выросла в богатом, но благочестивом и строгом доме Аргирохиров; зрелище подобной чувственной роскоши было для неё внове. Не часто приходилось встречать и женщин, подобных той, что манерно полулежала на кровати, опершись на локоть, подперев щёку кончиками пальцев и скрестив ноги в расшитых бисером туфельках. Разве что за столом у василевса, один или два раза, когда отец приводил Зою ко двору, видела она жеманных красавиц, набелённых и раскрашенных по моде, идущей еще от василиссы Феодоры: не то жён или дочерей высших сановников, не то знаменитых гетер… На белой маске выделялись глаза, сильно увеличенные тушью, да круглая земляничина губ.

Капризным взмахом руки хозяйка отпустила двоих, принёсших Зою, — то были хмурые глыбоподобные негры, уже не первой молодости. Затем вынужденной гостье жестом предложили занять низенькое кресло с парчовой подушкой, у лакированного столика, и взять себе с блюда, чего душа пожелает. Отнюдь не воинственная, склонная миром и мягкостью решать все вопросы, Зоя послушно села, потянулась к винограду… и вдруг, не удержавшись, ахнула.

В изысканной тунике цвета палых листьев, надушенная мускусом, с огромными алмазами на пальцах и жемчужной нитью, перевивающей волосы, лежала перед ней её собственная копия, Зоя-вторая!..

— Наконец-то ты догадалась, сестрица, — сказала двойняшка, одобрительно кивнув. — Да-да: Тот, Кто воскрешает, способен сделать это с каждым из нас и дважды… Разве не так?

— Зачем ты… похитила меня? — придя в себя от ласкового обращения хозяйки, спросила Зоя. — Разве я не пришла бы к тебе по первой просьбе, как хожу ко всем, кто ищет моей помощи?…

Женщина на ложе рассмеялась по-актёрски звонко и мелодично, словно позируя.

— Но я не нуждаюсь в твоей помощи, дорогая! Наоборот, хочу помочь тебе: ведь мы с тобой больше, чем сёстры…

— И всё-таки…

— Ты могла испугаться моей недоброй славы, — сказала Зоя-вторая. — Люди не любят тех, кто живёт свободно и весело, и распускают о них всякие грязные слухи. И потом… признаюсь честно, я просто хотела показать тебе свою силу! Согласись, не каждой женщине служат так, чтобы по её приказу схватить кого-нибудь на улице и принести к её ногам!..

Настал черёд Зои усмехнуться — добродушно и снисходительно, как в разговоре с хвастливым ребёнком.

— Если мы с тобой ближе, чем сёстры, — ты должна знать, что подобные вещи меня не восхищают. Даже наоборот… — Она подобралась, собираясь вставать. — Прости меня, но… я должна вернуться домой до ночи. Иначе мать с отцом станут беспокоиться. Да и граф Робер может прислать кого-нибудь — он часто…

— Граф Ро-бер!.. — фыркнув, словно злая кошка, и внезапным сверканием глаз обнаружив свою истеричную, неистовую натуру, перебила Зою женщина-близнец. — Только и свету у тебя в окошке, что этот рыжий боров, который нас изломал и убил!..

— Но ведь ты знаешь: один раскаявшийся дороже Господу, чем…

— Знаю, всё знаю! — вновь прервала копия. Налив из кувшина вина в две чаши бело-синего, просвечивающего серского [73] фарфора, она залпом выпила до дна свою. — Зубрили, слава Богу, в детстве под палкой воняющего чесноком кир Михаила… Нет, — я хочу подарить тебе другое. Совсем другую жизнь… Выпей, и пойдём со мной!

Дальнейшее представилось Зое тяжким сном, когда знаешь, что это сновидение, и хочешь проснуться, но не можешь; не хватает воли вырвать себя из удушливого бреда… Её заставили выпить вина с пряностями. Вслед за чёрным рабом, в сопровождении другого негра, хозяйка и гостья прошли долгими коридорами, озарёнными светом лампад, много раз свернули за угол, — дом, должно быть, занимал чуть не целый квартал, как это водилось у больших столичных вельмож. Спустились по ковровым ступеням к арке. За ней, в рассеянном свете, мешались плеск воды и гул молодых голосов под каменным, рождающим эхо сводом…

— Тут у меня всё, как у римских патрициев, — гордо сообщила Зоя-близнец, входя под арку. — И кальдарий, и тепидарий, и фригидарий [74], и… сады Приапа [75]!

Перед Зоей предстал сводчатый зал, сплошь красновато-рыжего, с кровяными прожилками мрамора. Мозаика на вогнутом потолке изображала хромого Гефеста, заставшего свою жену Афродиту в объятиях воинственного Ареса (Зоя сразу потупилась, столь бесстыдно-натурально сплетались розовые тела). По полу также вился мозаичный узор, с венками и Эротами в медальонах. Посередине курился паром прямоугольный, окаймлённый ступенями бассейн.