Источник забвения

— Можа, блукая. Тайга, малец, ня шутка.

— Я понимаю.

— Понимаешь, а собралшись лягко. Ну ты — ладно: тамака у вас такого лесу нету. А молодица ета наша…

Вот! Надо Вере немедленно сшить брюки! Из чего угодно. И пускай пялятся, пускай осуждают. Попросить у Настасьи Филатовым какую-нибудь тряпку, купить, в конце концов… В два счета, дело привычное. Машинки нет — обойдемся. Ну куда она, в самом деле, пойдет в одном платье? За ней надо смотреть, как за ребенком…

Вон она, эта женщина, что утром у колодца другой про твой наряд шепнула. Шепоток на весь роток. Идет с водой. Удивительно прямо идет. Стать! А ей ведь не иначе под семьдесят. Взглянула мельком и — мимо.

— Что они все так странно смотрят! Как на пугало…

— Кохта в тябя заяристая, Андреевна. Дяревня, бабы — известное дело… А вода тутака добрая…

Спасибо — заступился, объяснил. Но что в этой кофте такого «заяристого»?.. А что они сказали бы про мой «космический ансамбль»?..

Как быстро все меняется: только что чистое небо было, а вот уже тучи побежали, и солнце ныряет в них, потом выныривает и еще жарче печет. Много их сразу стало, тучек, — весь горизонт затягивают. И ветерок такой… Где Вера?

— Неужели дождь будет? — Жан смотрит на тебя так, словно дождь уже начался и над тобой надо немедленно раскрыть зонт.

— Ага, смянай день сделалшись…

Ему, этому Филиппу Осиповичу, по-видимому, все равно — дождь, не дождь. А тебе разве не все равно? Да, но если вдруг гроза? Ты же ужасно, панически боишься грозы, готова в самый дальний угол забиться, когда начинается это полыхание и грохот. Почему такое наказание, почему другие не боятся? Может быть, и твоя сегодняшняя взвинченность от приближающейся грозы?

— Много, конешно, страшного бывая. А нету страшней, как война… Я ону тридцать три года каженный день вижу. Потому и спать некогда…

…Милый, милый! Если бы ты видел, если бы ты чувствовал, что и как… Здесь, рядом со мной замечательный старик и влюбленный юноша. Да-да, влюбленный в меня юноша! И наверно будет гроза. И у меня тоже болят ноги я же никогда в жизни не ходила по тридцать километров. Мне тоже нужно целебной мази, ах, как нужно. Потому что я ведь и дальше пойду. Если бы ты видел и чувствовал… Я пойду, дойду и потом не буду больше мучить тебя своей любовью…

2

— От сучка! Сызнова подглядываеть! А ну марш отседова! — И — затрещина.

— Ииииии, тятенька… — Хлопнула дверь.

— Паскуда… — Тяжелый, трагический голос хозяина, и дальше что-то вроде всхлипа…

От этого Визин окончательно проснулся и сразу вспомнил, где находится. Он пошевелился, приподнялся, подтянул ноги. Тело ныло, особенно поясница, но уже не так, уже было терпимо. «Чудеса, — подумал он. — Одно натирание и такой эффект. Что же это за мазь? Может быть, мазь плюс массаж? Ну и ладонищи у этого Константина Ивановича. Кости трещали, когда натирал. Казалось, еще чуть и — отключка. Вот тебе и преклонный возраст, брат Визин, коллега, бывший мастер по теннису… Но что происходит в доме? И что происходит за его пределами?.. О судьба-чудотворица! Куда ты меня засунула?..»

Скрипнула входная дверь, и словно просочился сквозь стены сдержанный голос Андромедова:

— Ну как?

— Спить, — отозвался Константин Иванович. — Должен поспать. Я его помял от души.

— Значит, будет порядок, — сказал Андромедов.

— Пристають ваши — спасу нетути. Че ды как, ды куда, ды када. Особо ета, мадама.

— Что ж, если уж заварилась такая катавасия.

— Сам заварил, Миколай.

— Каюсь, Но тут случай особый. Вы уж держитесь, как уговорились.

— Ды мне-то… Забавно, что дед етот тожа. Старай лапоть.

— Этот дед многим фору даст.

— Неужли тама че есть, а, Миколай?

— А вдруг есть?

— Ето ж тада конец белому свету. Как пойдуть ездить, как повалють! Ученаи-разученаи, мать их не так. А там и дорогу проложуть, механизация усякая… Батюшки-светы… — Константин Иванович надсадно охнул, помолчал и добавил: — Тока ни хрена тама нетути.

— А зачем все же бабка Варвара туда ходила, а?

— А черт ее знаить, зачем она ходила. Пошли-ка мы лучше на двор. А то разбудим.

— Я не сплю уже! — громко сказал Визин, и в тот же миг перед ним предстал Андромедов.

Как самочувствие, состояние, настроение, где больше болит, где меньше, еще вечером процедура, а потом еще завтра две, и будете как новенький, Герман Петрович, забудете, что были вообще какие-то недомогания, потому что мазь, которую приготавливает Настасья Филатовна, поистине чудодейственная мазь — пасечники мастера на такие штуки, главное сейчас покой, чтоб не мешал никто, а тут мешать, собственно, некому, все при деле, да и Константин Иванович на страже, как говорится, а что хозяйка неразговорчивая, так не обращайте внимания, она всегда была такая, ну то есть, не всегда, а как сыновей лишилась, а потом Лизу родила, а что касается Лизы, то у нее пунктик — мужчины, и ее, конечно, можно понять, но очень с ней строг отец, даже, пожалуй, чересчур строг, и тут ничего не поделаешь, постарайтесь не реагировать, потому что так уж у них в семье повелось… И так далее, и так далее…

— Что там наша экспедиция? — спросил Визин.

— Донимают.

— Ты, разумеется, тверд, как скала?

— Разумеется. Только, думаете, они верят, Герман Петрович? Ни одному слову.

— Что я тебе и предрекал. И значит, остается одно — тут ты совершенно прав: оторваться от них.

— Имейте в виду, Герман Петрович, — смущенно проговорил Андромедов Они ждут вашего выхода, чтобы вас атаковать. Еще больше, чем меня.

— Предчувствую.

— И настойчивее всех Маргарита Андреевна. Ну, старшая из тех двух. Есть еще старик, — совсем тихо добавил Андромедов, — и тот парнишка-казах.

— Словом — экспедиция.

— Мы оторвемся, Герман Петрович.

— Ладно. Тут все ясно. Ты мне лучше вот что скажи, Коля. Долго ты еще будешь морочить мне голову? То он просто приходил сюда и расспрашивал, то вдруг фотография Морозова появилась, потом — Варвара, Варварина сестра, наконец — карта. Говори прямо: что у тебя есть еще? Хитрить уже не имеет смысла: мы — в Макарове. Выкладывай сразу, и будем дальше думать вместе.

— Имеется. — Андромедов опустил глаза. — Честно говоря, я бы сразу выложил. Но зачем было бы выкладывать, если бы вы, скажем, решили не ехать сюда? А когда уже поехали, я все боялся, что вы вдруг почему-либо передумаете и вернетесь. Потому что, если бы вы передумали и вернулись, то зачем вам все это?

— А если я дальше Макарова не пойду?

— Этого не может быть.

— Почему?

— Проделать такой путь… И после всего, что вы знаете…

— Хорошо, спасибо за откровенность. Раз уж так все получается, и я в полной зависимости от тебя, то давай, так и быть, свой главный козырь. И все остальное. Соблазнять дальше нечего уже, соблазнен окончательно.

— Только уж поверьте, Герман Петрович, больше я ничего не утаиваю. Ровным счетом! — пылко заверил Андромедов. — А что у меня еще осталось, так только вот это. — И из заднего кармана брюк вытащил сложенный листок с машинописным текстом. — Вы без очков видите?

— Слава богу…

Визин развернул и прочел:

«(Из очерка о враче Морозове С. И., - 09.03.1921 — 12.08.1954, написанном для рубрики „Интересные люди нашего района“ в сентябре 1960 года В. Б-м).

…Эта лекция — „Личная гигиена и профилактика заболеваний“, прочитанная им 29 марта 1951 года в местном Доме культуры, привлекла неожиданно много людей… Прочитав, он попросил задавать вопросы, и они посыпались, точно град, и устные, и письменные, так что мероприятие затянулось еще часа на полтора… Особенно взбудоражил всех вопрос, заданный вслух из зала: что делать, чтобы избавиться от какого-нибудь неприятного воспоминания, можно ли от него излечиться? Морозов сказал, что это не имеет отношения к теме, видимо, не желая углубляться в профессиональные медицинские материи. Но любознательные наши слушатели не сдались, посыпались реплики, что и мозгам нужна профилактика, что болезненные воспоминания портят жизнь и мешают работать, кто-то смеялся, кто-то взволнованно уточнял вопрос, кто-то запутывал. Но доктор Морозов был серьезен. И он ответил. И вот к чему сводился его ответ.