Вариант "И"

— Каких? А-а… Я только дала ему возможность сделать это. Как только он окинул меня пьянеющим взором, ему расхотелось болтать с ними. Я сказала, что на их местах уже расселся кто-то из опоздавших, а он убедил их, что места нужно обязательно отвоевать, потому что самое интересное на собрании еще впереди — а разговор они закончат в следующем перерыве.

— Боюсь, что они его тут не найдут.

— Их проблемы.

— Согласен. Еще раз примите мое восхищение. Искреннее. От души.

— Моим актерским искусством?

Я не стал кривить душой:

— Не только. И даже — не в первую очередь.

— А…

Но она не продолжила. И я тоже не сказал больше ничего. Несколько секунд мы простояли, глядя друг на друга. Паузу она прервала первой:

— Вы подумали, куда посадить меня? Или догадались занять место?

Я был уверен, что два места рядом найду. Любым способом.

— Идемте, — сказал я решительно. И взял ее под руку. Показалось, что я подключился к цепи высокого напряжения: даже дрожь прошла по моему телу.

«Эй, парень, — сказал я себе. — Не теряй головы, старичок. Держись за воду, не то потонешь». И мы двинулись в зал.

Места для нее, конечно, не было. Мало того — и для меня тоже. Опоздавшие неукоснительно выполнили закон природы, которая, как известно, не терпит пустоты.

Я решительно подступил, исполненный уверенности в себе:

— Господа, это очень нехорошо. На этих двух местах лежали платочек дамы и мой сверточек. Кресла забронированы за редакцией германского журнала… Я не жалел акцента, произнося эту тираду. Названное имущество мне вернули сразу же, но я не отступал:

— Так поступать очень нехорошо, вы должны стыдиться. Желают ли господа, чтобы я позвал распорядителя? Он подтвердит вам…

К счастью, в России иностранец — всякий — все еще в немалой степени особо важная персона.

— Да пожалуйста…

Мы уселись.

— Молодец, — негромко сказала Наталья, улыбнувшись. — Браво.

Черт знает что — я почувствовал, что краснею, на этот раз непроизвольно.

Просто от удовольствия и смущения. И, кстати, сура семьдесят седьмая: «А обидчикам приготовил Он наказание мучительное». Вот пусть теперь и поищут места для себя. На трибуне Изгонов уже боролся с нервной одышкой.

Я глазами отыскал в президиуме Бретонского. Выглядел он — после моей накачки — весьма и весьма импозантно. Мне захотелось подмигнуть ему и крикнуть: «Ну что, взял талонами?» Но я сдержался.

Но что-то надо было сделать. Просто необходимо. Требовался поступок. И я совершил его: взял Наташу за руку. Ее пальцы слабо дернулись, словно обозначив желание высвободиться — но этим она и ограничилась. И мне стало очень хорошо. Невыразимо хорошо. Хотя Изгонов уже затянул свое «э-м-м-э…». Я же предался совсем иному удовольствию: почти совсем закрыв глаза, я изолировался от мира и получал какие-то впечатления только через пальцы Наташи; я так и не выпустил ее руки, и это было куда важнее, чем всякие политические прыжки и гримасы. И тем не менее придется к ним возвратиться, потому что если вы читаете этот текст, то вовсе не из интереса к моим личным переживаниям. Конечно, если бы вы могли увидеть Наталью, да к тому же моими глазами, то отнеслись бы к моим эмоциям совершенно по-другому. Но вы ее не видели. Вот все об этом.

Не стоит, пожалуй, воспроизводить то, что говорил Изгонов дальше. Темой его после перерыва стал деценниум второй. 2006 — 2015. По-моему, лучше рассказать, как все происходило на самом деле, без партийных пристрастий.

Десятилетие в мире было, прямо сказать, не самым спокойным. В пресловутой Европе, отношения с которой нас так долго волновали, начались вдруг крупные неприятности. И вовсе не политического свойства: ко всякого рода выбросам националистических лозунгов и демонстраций все успели привыкнуть. Но этот раз повод для волнения оказался и на самом деле серьезным: эпидемия. В чем-то она напоминала ту желудочную хворь, что еще в конце двадцатого века напала на Японию и оттуда пошла гулять и по материку. Однако на сей раз источником ее оказалось не что иное, как вино, хорошее европейское виноградное вино, и не одной какой-нибудь лозы, а вообще со всей Европы, от Португалии до Молдавии. Интересно, что не только американских (северных и южных), но даже закавказских вин напасть эта не коснулась, а вот с европейскими было плохо. Причина, кажется, и по сей день осталась не установленной, хотя версий, как обычно, было предостаточно: от кары Божией до масштабной диверсии со стороны американских виноделов. Возбудитель болезни так и не обнаружился, вернее, роль эту приписывали многим, но окончательно установить виновного не удалось. Началось все с вин урожая 2008 года.

Те, что были старше, оставались безвредными и резво побежали вверх в цене, а вот и 2009, и 2010 год давали чистую отраву; случаев с летальным исходом было более пятидесяти процентов. Больше никакими путями болезнь не передавалась. Но кто же в Европе не пил вина? А еще больше, чем население пострадала, разумеется, экономика. Так что старушке Европе в те времена было не до России.

В Штатах эпидемия не распространилась. Ее заменила другая беда — терроризм. Люди стали бояться летать, авиакомпании несли убытки.

Терроризм был различного происхождения: дальневосточный, латиноамериканский, отечественный, но самым страшным считался исламский.

Предполагалось, что последний целью своей имел расширение политического и экономического влияния афроамериканцев, в чьей среде Пророк находил все больше сторонников. Так это или нет — доказать чаще всего было невозможно. Полиция, ФБР, Национальная гвардия не могли переломить ситуацию.

Политикам же к тому времени становилось все яснее, что ведущей политической силой двадцать первого века будет ислам. Немедленно были приняты попытки оседлать ветер — и кнутом, и пряником. Но теперь даже с прежними близкими союзниками типа Египта и Пакистана у американцев почти ничего не получалось. Слишком долго Соединенные Штаты воспринимались как одно из имен Иблиса — не политиками, но — главное — народами исламских стран. Они ни на какие компромиссы не шли, чем дальше, тем больше ощущая свою силу. Америка почувствовала угрозу оказаться в изоляции в своем Западном полушарии.