Журнал «Если», 1999 № 05

— От ее крика вас по-прежнему тянет залезть на стену? — спрашиваю я его как-то.

— Да, — признается он. — Но я купил затычки в уши.

По его голосу я догадываюсь, что он от Дейзи без ума. Говорят, домашние животные понижают кровяное давление и удлиняют срок жизни своих владельцев, и это — чистая правда, но не вся, уж я-то знаю не понаслышке: ведь я не только много лет работаю в зоомагазине и общаюсь как с животными, так и с их владельцами, но у меня однажды была собственная собака. Правда, когда ей исполнилось два года, она заболела чумкой, и пришлось ее усыпить, а мне после этого стало абсолютно ясно, что я слишком чувствительный, и не могу держать собаку. Но все же, признаюсь, когда я на работе, моей собакой становится Дуралей, и хотя по утрам он мне навстречу даже головы не поднимает, но зато, как безумный, молотит по полу хвостом.

Однажды в зоомагазине Сьюзан отводит меня в сторонку и говорит:

— Марти, ты, как я понимаю, получаешь сейчас от правительства немалые деньги.

— Ну, наверное, — признаю я. — Хотя сколько именно, не знаю.

— Держу пари, ты даже чеки не обналичиваешь, — говорит она.

Она права, я действительно получил семь чеков по почте, и теперь они лежат у меня дома в шкафу. Удивительно, но от Сьюзан ничто не укроется, и это, мне думается, оттого, что она — мать, а любой матери такого подростка, как Барри, приходится всегда держать ухо востро и о многом догадываться самой.

— Мы откроем для тебя счет в банке, — говорит она и, увидев, что я скорчил недовольную гримасу, добавляет: — И не кривляйся, пожалуйста.

Сьюзан улыбается мне такой улыбкой, что улыбайся мне так кто другой, я бы счел это оскорблением или угрозой, но улыбается-то Сьюзан, и, значит, все в полном порядке.

— Мне не нужен счет в банке, — говорю я. Ведь стоит мне заявиться туда, как служащие посмотрят на меня, словно на кусок дерьма, а такое, сами понимаете, не всякому приятно.

— Нет, нужен, Марти, — настаивает Сьюзан. — Тебе следует подумать о своем будущем. Что ты станешь делать, когда состаришься и не сможешь больше работать?

— Я пойду домой, — говорю я и ежусь, вспомнив, как миссис Пископо сидит вечер за вечером в гостиной перед телевизором и смотрит глупые холодные шоу.

— А кто заплатит за дом? — спрашивает Сьюзан, не спуская с меня серьезных серых глаз.

— Не знаю, — честно отвечаю я.

Сьюзан, похоже, права, и хотя я многого и не понимаю, серьезность в ее голосе убеждает меня, что она говорит дело. Наверное, действительно, если у меня в старости не окажется денег, то я буду, словно бесполезный хлам, выброшен на улицу.

— Что мне надеть в банк? — спрашиваю я.

— Оденься просто в чистое, — советует мне Сьюзан и жмет руку.

Я тронут, до того тронут, что почти ничего не говорю весь этот день и весь следующий. Сьюзан заботится обо мне, словно я часть ее семьи, и мы с ней теперь уже не наемный рабочий и наниматель. Даже не верится, что моя жизнь вдруг так круто переменилась к лучшему, но переменам этим, мне точно известно, я полностью обязан профессору Пфейфферу и инопланетянину.

В ближайшую пятницу мы со Сьюзан отправляемся в банк и подписываем там все нужные бумаги. На прощание менеджер крепко жмет мне руку и говорит:

— Я читал о вас в газетах, мистер Богати.

Менеджер очень вежлив со мной и даже фамилию мою произносит почти верно. Мне это нравится.

— Спасибо, — говорю я.

Из банка я выхожу окрыленный, ведь я и предположить не мог, что стану таким знаменитым и смогу запросто зайти в банк, а его служащие подарят мне на память ручку.

Но все хорошее имеет конец, и моя история не исключение. Я сам во всем виноват — положил руку на колено инопланетянину. Или, по крайней мере, эта моя неосторожность послужила толчком к его уходу. Сейчас расскажу, как это случилось.

Я захожу к пришельцу, как делаю это вот уже много дней подряд, и он тут же принимается тараторить, даже более быстро, возбужденно, чем обычно. Мне думается, что он чем-то испуган, наверное, подозревает, что за ним вскоре явятся его соплеменники и силком заберут отсюда. И в то же время он показывает мне, что на испуг его не возьмешь.

— Не принимай близко к сердцу, — советую я и кладу руку ему на колено, поскольку считаю, что, проведя вместе столько времени, мы стали не чужими друг другу.

Инопланетянин замолкает и, как нередко это делает Дуралей, с удивлением глядит на меня, причем все его многочисленные глаза моргают одновременно. И тут происходит чудо: пришелец произносит человеческое слово.

— Близко, — говорит он даже более внятно и отчетливо, чем смог бы повторить за мной самый смышленый попугай.

И вдруг инопланетянин за считанную секунду становится из зеленого темно-голубым, запах брокколи в комнате сменяется ароматом лимона и каких-то пряностей. Инопланетянин слегка подается вперед в своем кресле и касается головой моей головы. Я до глубины души тронут, потому что понимаю: так он сообщает мне, что отныне мы друзья и даже кровные братья. Я это знаю еще и потому, что видел в старых вестернах, как в знак дружбы и братства вот так же касались друг друга головами бывшие заклятые враги — индеец и ковбой. В комнату врывается Роберт и с ним куча ученых, и все они орут. Я угадываю смысл происходящего: инопланетянин сейчас покинет нас. Ученые испуганы этим, потому что на изучение пришельца были затрачены немалые деньги правительства. Гость, словно по мановению волшебной палочки, взмывает в воздух, пролетает сквозь потолок и скрывается с наших глаз. Получается это так естественно, будто летать сквозь потолки для него — дело самое что ни на есть привычное. Хотя, кто знает, может, так оно и есть.

— Межатомный! — кричит Роберт.

— Боже! — говорю я и, по-моему, даже не единожды.

— Вы видели? Вы видели? — вопрошает профессор Пфейффер, будто мы — на футбольном матче и нападающий только что забил из угла поля красивейший гол.

Ко мне подскакивает Роберт и, слегка разорвав мою рубашку, рывком поднимает из кресла.

— Что ты сделал? — зло, сквозь зубы цедит он.

Немедленно вспомнив, что мне было велено не прикасаться к гостю, я начинаю извиняться. Все возбуждены и, как мне кажется, говорят глупости. Кто-то бежит к лестнице взглянуть, не появился ли инопланетянин этажом выше, но вскоре выясняется, что его вообще нет в здании; хотя, по-моему, догадаться о том, что инопланетянин, подобно ИП из фильма Спилберга, отправился домой, можно было даже не будучи ученым.

И тут начались бесконечные вопросы. Хотя инопланетянин исчез вот уже больше года назад, мне их задают до сих пор — сначала задавали сутками напролет, затем часов по десять кряду, а теперь уж только от случая к случаю. Отвечая на вопросы, я стараюсь вовсю, но ученых мои ответы не устраивают.

— Что тебе сказал инопланетянин? — спрашивают меня.

Я не знаю, что он сказал, во всяком случае, не могу выразить это словами.

— Что его раса хотела сообщить нам?

Ответы мне неизвестны.

Ко мне даже приезжал президент и тоже расспрашивал. Я был этим так впечатлен, едва мог открыть рот. Еще бы, ведь прежде я никогда президента не видел, разве лишь по телевизору да на обложках «Ньюсвик», и вдруг я сижу перед ним и даже ощущаю запах его одеколона. Оказывается, в жизни он выглядит ниже и старше, к тому же более усталым, чем на экране или на фото, но вместе с тем он наделен таким обаянием, так располагает к себе и заставляет верить в его исключительность и правильность всех его решений, что прикажи он, и я ради блага страны без разговоров вошел бы в горящее здание.

— Что инопланетяне хотели от нас, Марти? — спрашивает меня президент и кладет мне на колено руку, совсем так же, как когда-то я инопланетянину.

— Инопланетянин был здесь не с миссией, а сам по себе, — говорю я и, не зная, как принято обращаться к президенту, добавляю: — сэр. Он лишь хотел поговорить с кем-нибудь и, полагаю, выбрал для этого меня.