Каким ты вернешься? Научно-фантастические повести и рассказы

— Не видел Лиду? — спросил я у Григория Гурьевича.

— А я свою жену ищу, — засмеялся Григорий. — Она наверняка там же, где твоя. Пошли. Тут в первую очередь его надо искать…

— Почему? — удивился я.

— Увидишь. — Он многозначительно поднял брови.

Мы услышали голос Юлия Михайловича, но самого его увидеть не удалось — он был окружен плотной толпой женщин. Как в каждой толпе, здесь действовал закон любопытства: если кому-то интересно, то и тебе нужно узнать, в чем дело.

Время от времени появлялся кто-то из мужчин и почти силой уводил свою жену, невесту или просто знакомую. Толпа тут же смыкалась, на место ушедшей спешил протиснуться кто-нибудь из задних рядов.

Впрочем, некоторые женщины оставались за столом на своих местах и даже не смотрели в ту сторону. Жена главного технолога окликнула меня и быстро зашептала:

— Ну как вам нравятся эти сумасшедшие? Ее лицо красноречиво говорило: есть ведь и другие! Я хотел было пройти дальше, но она удержала меня за рукав:

— А правду говорят, что он неженатый?

— Сущую правду, — ответил я, делая «непроницаемое лицо».

Юлий Михайлович заметил нас и явно обрадовался предлогу уйти от поклонниц. Он протиснулся сквозь живые ряды, подхватил нас под руки и, говоря о чем-то, кажется, о художниках средневековья, потащил к выходу из зала. У колонны быстро распрощался, пробормотал извинительные слова насчет того, что очень жаль уходить, но нет времени, и исчез.

— А где Юлий Михайлович? — почти одновременно спросили невесть откуда взявшиеся наши жены.

Мы переглянулись, и они по извечной женской тактике вместо обороны бросились в атаку:

— Никогда вас не дозовешься! Никакого внимания. Только и знаете, что болтать о своих делах или о политике…

Конечно, после этого нам было уже не до упреков, и мы перешли на нейтральные темы. Жены стали снисходительнее…

Когда уходили домой, Лида будто невзначай обронила:

— Никогда не думала, что среди твоих подчиненных есть такой человек…

Ей не надо было объяснять мне, о ком идет речь. Резче, чем хотелось, я заметил:

— Он не человек, а сигом. Это существенно, Она не могла не возразить.

Более того, Лида с радостью воспользовалась случаем, чтобы подчеркнуть противоречивость моих суждений. Ведь, по ее словам, я говорил каждый раз только то, что мне было выгодно.

— Си-гом — синтезированный человек, все равно человек. Ты утверждал, что все человеческое в них сохранено и усилено, что главное в разумных существах не вещество, из которого они состоят, а образ их мышления… Чему это ты так ехидно улыбаешься? Смеешься над самим собой? Я могу совершенно точно пересказать все, что ты тогда говорил…

Лида придала своему лицу глубокомысленное выражение и произнесла, подражая моему голосу:

— Вспомним, что существа с других планет, если бы они состояли, например, из кремниевых соединений, по строению тел могли оказаться ближе к скалам, чем к людям, но мы все равно признали бы в них братьев по разуму…

Лида торжествующе посмотрела на меня.

— Ну что? Слово в слово? Погоди, как там дальше?.. Сигомы созданы в лабораториях Земли из белковых соединений и пластических масс. Они и по строению тела близки к нам…

Я решил лучше не отвечать. Думал: «Она права. И я тогда был прав. Если сигом не подвержен нашим болезням, если он сможет заменять свои испорченные органы, если он мыслит в тысячи раз быстрее нас, то это отнюдь не является свидетельством того, что он в чем-то хуже нас. Мы, люди, создали сигомов, чтобы с их помощью осуществлять свои цели — осваивать другие планеты, разведывать далекие миры; чтобы преодолеть барьеры, неприступные для человека из-за несовершенства его организма, созданного не человеком, а природой. Мы создали сигомов такими, какими хотели бы стать сами, какими хотели бы видеть своих детей. И вот теперь мне трудно работать и жить рядом с сигомом именно потому, что он способнее и совершеннее меня. А если бы на его месте был человек? Человек с такими способностями? Мое отношение изменилось бы?»

Боюсь, что такой разговор в тот вечер вели не только мы с женой…

Конечно, я мог бы просто позвонить в Управление и освободиться от Юлия Михайловича.

Но тогда с правительственным заданием отделу не справиться…

«У тебя исчезло чувство юмора, старина, — сказал я себе. — Может быть, это случилось в тот день, когда тебя сделали завотделом? Давай разберемся, поговорим, как старые друзья. Чем ты недоволен? Отдел столкнулся с проблемами, которых не мог решить. Сдавали нервы, вы сидели до глубокой ночи в комнатах, плотно набитых сизым табачным дымом, вы ненавидели непокорные числа и стучались лбами в сопротивление материалов, расшибались о законы природы. А дома разбивали носы о ступеньки лестниц неприсмотренные дети, «дети-полусироты», как их называли угрожавшие разводом жены. Вы мечтали о том, чтобы позволить себе сходить в кино или прочесть книгу. И ты понимал, что дело не в вашей бездарности, а в сверхскоростях, сверхтемпературах и сверхдавлениях, для которых природа не предназначала ни человека, ни земные материалы. Но ты не смирялся, и другие не смирялись. Вы искали путь — и нашли его. Вы, люди, создали существо, способное преодолеть ограничения. Оно — это вы, ваш разум, энергия, ваши цели. Так и воспринимай-те его».

Я честно пытался преодолеть неприязнь. Когда Юлий Михайлович принес мне проект изменяющегося крыла, я силой вбил себе в голову мысль: «Это гениально! Теперь стратоплан одолеет барьер. Мы одолеем барьер!» Бесконечно повторяя про себя: «Теперь одолеем барьер!», я даже вылепил на своем лице улыбку и сказал:

— Вы постоянно выручаете меня… — И непроизвольно вырвалось:

— …как Мефистофель Фауста. Он спросил:

— А кто такой Мефистофель?

— Неужели вы не читали Гете? — удивился я и вспомнил, что все-таки он не человек, а сигом. Постарался объяснить: — Гeте — великий писатель. Впрочем, это совсем не относится к технике. Так что вам не обязательно знать.

— А другим людям его знать обязательно? Зачем? Объясните, пожалуйста!

— Культурным людям — да, — уточнил я. — Каждый великий писатель по-своему объясняет мир, людей…

— Людей? — переспросил Юлий Михайлович. В его глазах заблестело любопытство. Они стали похожи на глаза ребенка. Он не мог удержаться от вопроса: — Вы сказали «каждый великий писатель». Значит, их было много. А я знаю лишь несколько стихотворений. Вот такое, например: «Я из лесу вышел, был сильный мороз…»

— Некрасов, — сказал я, сдерживая улыбку. — А были еще Пушкин и Лермонтов, Уэллс и Маяковский, Жюль Верн, Бальзак, Свифт, Чапек…

— Одну минуточку, — попросил он. — Повторите еще раз. Я запомню их имена.

— Это слишком долго, — заметил я, отворачиваясь к стене, чтобы он не увидел выражение моего лица.

— Назовите хотя бы самых великих, — не отставал Юлий Михайлович.

Пришлось уступить. В течение доброго часа я перечислял ему фамилии писателей.

На второй день я уехал в командировку и вернулся через неделю.

Оказалось, что и Юлия Михайловича эту неделю не было на работе — он выпросил у Григория Гурьевича отпуск.

Появился он в понедельник и, довольно улыбаясь, сказал:

— Я устал, как Сизиф, но преуспел, как Геракл. Или… как Робинзон на пустынном острове. Я ведь и сам был, как пустынный остров, на котором ничего не росло.

До конца дня и на следующий день он сыпал цитатами и даже сам составлял сравнения. Он старался заводить дискуссии о героях Жюля Верна и Достоевского. Особенно его поразили старик у Хемингуэя и «Маленький принц» Экзюпери. Он мог их цитировать часами. Впрочем, Юлий Михайлович приводил цитаты из Шекспира и Фейхтвангера, Ефремова, Беляева и многих других.

Я изумился:

— Вы же говорили, что знаете лишь несколько стихотворений.

— То было неделю назад, — проговорил он. — Но я ходил в публичную библиотеку и прочел те книги, которые там имеются.

— Все? — спросил я. — Все сотни тысяч томов?

— Конечно, — ответил он как ни в чем не бывало. — Вы правы, это было мне необходимо. Я стал больше понимать людей.