Каким ты вернешься? Научно-фантастические повести и рассказы

— Она жива.

Слова больше не имели смысла для Павла Петровича. Доктору следовало сказать «еще жива».

— У нее асфиксия-Т? — спросил Павел Петрович.

— Да, — ответил доктор, не глядя на него, думая:

«Никакие утешения тут не помогут. Ни к чему. Он знает, что это за болезнь».

— Я хочу ее видеть.

Врач понял, чего он хочет, но притворился, будто не понимает:

— Разрешаю вызов.

— Я хочу к ней.

— Это исключено. Постановление Совета. Павел Петрович помнит. Он сам голосовал за это. Меры, предложенные Медцентром: полная изоляция больных, кремация трупов. «Иначе асфиксию-Т не остановить», — сказал представитель Медцентра, и Павел Петрович согласно кивнул головой.

«Карантинный недосмотр…» Боль и злость туманят голову.

— Разрешите вызов, — говорит он врачу.

Павел Петрович видит палату, синее, искаженное страданием незнакомое лицо.

«Смотри, смотри!» — приказывает он себе.

Он знает, что это она, и не может ее узнать. И женщина на экране отчужденно смотрит на него, мимо него. Он понимает: она не видит его, она не может ни о чем думать, кроме боли.

Она прислушивается к своему горлу, сквозь которое с таким трудом проходят тонкие, иссякающие струйки воздуха. Ей не хватает воздуха.

У него в голове мелькают ненужные сейчас обрывки воспоминаний. Она говорила: «Ты мне необходим как воздух». Но воздух необходимее. Кто-то сказал о любви:

«Сильна, как смерть». Но слабее боли. Такими нас устроила природа, будь она проклята!» Он позвал:

— Надя!

Она посмотрела на него, узнала, кивнула: дескать, видишь, какая я сейчас… И снова ее лицо стало иным — она забыла о нем, она могла думать лишь о своем горле и о воздухе.

Он закричал:

— Надя! Надя! Ты слышишь?!

И опять лишь на миг ее глаза остановились на нем и покатились дальше…

Лицо врача:

— Вы только мучаете ее.

Павел Петрович выключил видеофон. Его руки висели как плети.

«Ничего сделать нельзя». Он впервые осознал полное значение этой фразы.

Можешь умолять, любить, ненавидеть, ломать все, что попадется под руку, можешь проклинать или звать на помощь — ничего не изменится. Какие-то микроскопические твари… Какой-то человек, забывший о долге…

Карантинный недосмотр — и вот…

Контрольный пульт лихорадочно мигал. Прозвучал резкий звонок, и бесстрастный голос произнес:

— Вы прибыли в пункт назначения.

Павел Петрович наконец-то вспомнил, куда и зачем он летел. Надо выходить.

Выполнять свой долг. Пусть даже кто-то не выполнил своего.

Он вышел из аппарата и оказался на плоской крыше дома. Эскалатор опустил его к подъезду, пронес в оранжерею. Там следователя встретил робот и провел к своему временному хозяину. Павел Петрович увидел полного широкоплечего мужчину, очень добродушного с виду и какого-то удивительно устаревшего, будто явившегося из двадцатого или даже девятнадцатого столетия. Ему бы очень пошли висячие усы.

— Здравствуйте, — поздоровался Павел Петрович. Ему показалось, что доктор должен ответить: «К вашим услугам». Но доктор просто кивнул в ответ и взглядом указал на кресло. В комнате присутствовал слабый аромат, и, хоть он показался следователю знакомым, Павел Петрович не смог определить, чем пахнет.

— Я знаю, зачем вы прилетели, — сказал доктор. — Но вряд ли смогу быть полезен.

Павел Петрович заметил, что у него огромные руки, наверное, очень сильные, и на пальцах — кустики рыжеватых волос.

— Всего несколько вопросов по фактам, Кир Николаевич, — попросил он и словно между прочим обронил:- Меня не интересуют ваши взаимоотношения с Кантовым.

Доктор облегченно вздохнул.

Следователь обвел взглядом комнату, заметил, что она обставлена нестандартно и очень уютно. Как видно, доктор любит комфорт. Но чем же все-таки пахнет? Похоже на венерианские цветы.

— После смерти Семенова командор сильно изменился? Его приказы, действия резко отличались от прежних?

Павел Петрович спрашивал, а сам напрягал память; «Нет, это не запах цветов…» — Пожалуй, он сильно изменился, — неторопливо и не очень уверенно сказал доктор.

Он словно взвешивал каждое слово перед тем, как его произнести, и следователю показалось, что он уже знает одно из главных качеств доктора.

Павел Петрович подумал: «Если моя догадка верна, то он должен часто употреблять такие слова, как «пожалуй», «может быть», «в основном»…

— Но его приказы и действия в основном остались такими же, как прежде. Он изменился внутренне, но не внешне. Семенов шутил: дескать, если бы точно не было известно, что он — человек, то я заподозрил бы, что он переодетый робот.

«Он неуловим, и слова его скользят, как рыбы, — подумал о докторе Павел Петрович. — Но там, где он не употребляет «кажется» и «может быть», ему можно верить на все сто процентов».

Доктор помолчал, пожевал губами, затем медленно произнес:

— И все же, пожалуй, его действия не могли оставаться точно такими же. Это скорее теоретически: когда человек меняется душевно, когда наступает психический перелом, это не может не сказаться на поведении.

«Произнося слова, он все еще обдумывает их. Его речь похожа на мысли вслух». Павел Петрович вспомнил о том, что рассказывал Истоцкий о поведении командора. Итак, кое-что можно считать установленным. И он спросил:

— Вы не замечали во время прохождения карантина какой-нибудь небрежности?

Ослабил ли командор требования, не упустил ли чего-нибудь?

Доктор взял со столика красивую костяную безделушку и, вертя ее в пальцах, посмотрел на следователя снизу вверх, исподлобья.

— Может быть, он ослабил требования. Во всяком случае, это можно предположить. Но предупреждаю вас, я всегда плохо понимал командора.

Слишком мы разные люди.

«Это я понял и без твоих слов», — подумал следователь, рассматривая этикетки на винных бутылках, выстроившихся в стенном шкафчике. Теперь лишь он определил, чем так пахнет в комнате — женскими духами «Галактика». Он произнес, предварительно загадав, что должен ответить доктор:

— Сегодня повторно передают балет «Вега». Скоро начало. Не буду вам мешать.

— Что ж, посмотрю его вторично, — улыбнулся доктор. — Если хотите, оставайтесь с нами.

«Он сказал «с нами», — отметил следователь. Ответ почти полностью совпадал с задуманным, и Павел Петрович с удовлетворением подумал, что все же он научился понимать людей.

— Всего вам доброго, — сказал он, прощаясь, и мысленно ответил себе вместо доктора: «Будьте здоровы».

— Будьте здоровы, — произнес доктор, вставая, чтобы проводить гостя.

Павел Петрович представил, как вот так же просто, вопреки приказу командира, этот жизнелюбивый эпикуреец вошел в каюту Семенова, чтобы лечить его или умереть с ним.

Осветился пульт управления гравилета. Поплыли на нем полосы, пятна. А Павел Петрович все еще думал о докторе, снова и слова вспоминая его сильные добрые руки и запах духов, пытаясь заглушить этими воспоминаниями нарастающую боль в сердце. И он уже зная, что ему не удастся надолго оттянуть ее, что придется думать о двух людях, с которыми она связывала, с женой и командором Кантовым, чью вину можно считать установленной. И если остальные семь следователей не представят Совету никаких фактов, которые бы по-новому осветили это дело, то Совет должен будет принять решение…

Получив разрешение у главврача, Петр покинул Базу Медцентра и устремился к медгородку, расположенному на земле. Он полетел над крышами клиник, где умирали больные; его острый слух ловил их стоны и крики. Ему показалось, что и ветер здесь стонет, как больной.

Петр опустился у прозрачного параллелепипеда центральной наземной лаборатории, прошел через несколько дверей-фильтров и оказался в первом зале. Сюда по автоматическим линиям из клиник поступали культуры микробов для анализов, сортировались, производились посевы. Блестели усики-термометры на термостатах, тихо жужжали ультрацентрифуги, щелкали ножи автомикро-томов, нарезая тончайшие пленки на еще более тонкие. Во втором зале у микроскопов и установок для энергофореза хозяйничали роботы.