Ноктюрн пустоты. Глоток Солнца(изд.1982)

— А Сингаевский?

— Да-а, — только и сказал профессор.

Он молчал довольно долго. Потом смущенно заморгал.

— Ты гулял ночью…

— Да, отлучался. Аксель поморщился.

— Я не о том, ты ведь можешь вставать?

— Конечно, могу.

— Будет Совет. Пойдешь со мной, если разрешат врачи.

Такого я не ожидал.

СОВЕТ! Совет ученых планеты!

Я вскочил, закричал:

— Да я здоров! Я летал в Студгородок! Совсем здоров!

— Вот как… — Только голос да насторожившиеся, сжатые в точку зрачки выдали удивление учителя. (Как хорошо я его знал!) — В какой же это город? — спросил он.

— Искусств.

— Вот как, — повторил он, — веселился?

— Не очень, — неопределенно ответил я, вспомнив свое возвращение.

— Во сколько ты улетел оттуда?

Этот вопрос не был случайным, что-то беспокоило Бригова, и его беспокойство сразу передалось мне. Я стал вспоминать вслух, стараясь что-нибудь выведать:

— В четыре… Нет, в половине пятого… Примерно без четверти пять… Я пропустил что-то интересное?

— Потом, — неопределенно сказал Аксель. — Отдыхай. Вечером встретимся.

Он ушел, а я бросился на постель и зарычал в отчаянии: «Отдыхай»! Да, я бы отдыхал, будь у меня такое каменное спокойствие. Отдыхал бы и размышлял над физической природой странного объекта, который сначала глотает гравилет с человеком, а потом является поразвлечься к беззаботным студентам. Я чувствовал, что это так, что грязно-белое пятно, мелькнувшее в ночи над моим датским принцем, не было галлюцинацией. Аксель недаром насторожился. Чертов Старик, не мог сказать определеннее.

Я хотел опять выскочить в окно, но в палату, будто чувствуя подвох, зачастила Марья Семеновна. Она мне очень нравилась, и хорошо, что она входила просто так, а не появлялась на стене; я уже говорил, что эта спокойная больница мне тоже нравилась. Марья Семеновна приводила и уводила посетителей. Среди них были парни из Института Информации, которым я третий раз рассказал свой случай.

Шумно ввалились наши — Андрей, Игорь Маркисян и еще один парень, с которым я учился, — Сергей. Я сразу успокоился. Друзья могли ради меня сделать все. Только попроси — и они разыщут и даже привезут сюда Каричку.

Но никто из них не знал о происшествии в Студгородке.

Андрей первый почувствовал неладное и серьезное в моих вопросах.

— На! — Он вынул из кармана светогазету, которую обычно таскал с собой, и еще отдал свои радиочасы. Мы договорились, что он вызовет меня, когда что-нибудь узнает.

А Игорь ругал профессора Акселя.

— Как он мог тебе не сказать? Консерватор! — Игорь всегда находил резкие слова.

— Консерватор? — переспросил Андрей. — Уточни.

— Конечно! Что за игра в таинственность? Заскоки прошлого века. Как будто мы ничего не понимаем.

— Мы — двадцать первый век… — подхватил Сергей, подмигнув нам с Андреем.

Игорь не ответил, но глаза его все больше мрачнели. Сейчас он, по своему обыкновению, сверкнет яркой и неожиданной, как клинок, мыслью и в пух и в прах разнесет призрак Старика Акселя.

Я нажал на кнопку часов, и раздался вкрадчивый, хорошо поставленный голос, выплывающий из музыки.

— …руки на пояс и — раз, два… раз, два… хорошенько прогибайтесь!

Мы рассмеялись.

Перебивая друг друга, мы в подробностях стали вспоминать один эпизод. Кажется, мы готовили представление для институтского вечера. Юмор рождался в мучениях, у всех разболелась голова, и я распахнул окно. «Закройте окно!» — потребовал мрачный толстяк. Его толком никто не знал: синоптики, приглашенные на вечер, выделили нам в помощь своего остряка. И когда он впервые открыл рот, мы буквально окаменели: это был чертовски знакомый голос, голос, который командовал с экранов поставить ноги на ширину плеч и прыгать повыше, как это делали изящные гимнасты. Мы обомлели, сопоставив красивый баритон с грузной, округлой, как бочонок, фигурой. А толстяк вполне серьезно требовал закрыть окно: он опасался простуды. Я сказал: «Но ведь весна»… А Андрей поправил: «Не весна, а нормальный зимний день». Тогда знаменитый спортивный комментатор хлопнул рамой и, покраснев от гнева, ушел. Мы хохотали от души, благодаря синоптиков за такую шутку для нашего представления.

— Ладно, веселись тут без нас, — сказал Игорь, пожимая мне руку.

— Жди вызова минут через тридцать, — пообещал Андрей.

А Сергей, не любивший церемоний, просто подмигнул и уже из двери крикнул:

— Все будет в порядке, Март!

Они, ушли, а я принялся крутить колесико Андреевых часов, вслушиваясь в голоса мира. Я любил иногда вечером перед сном пронестись по радиоволнам и как бы со стороны взглянуть на добродушно-огромный теплый шар, который шумно дышал, бежал знакомой дорогой и сообщал о себе тысячи новостей. Но сейчас я отмахивался от летящих ракет, подводных экспедиций, открытий ученых и их электронных помощников, от городов, смотрящихся в зеркало будущего, праздников песен, заказов на погоду и еще сотен и сотен подробностей менявшегося лика планеты. Сейчас я искал свое. И, как назло, в этом бесконечном потоке не было того, что меня мучило. Мир как будто забыл о существовании Студгородка Искусств.

Газетные страницы ничего нового мне не открыли. Стремительно уходило в угол кинокадра белое пятно; на одном снимке я улыбался сам себе, судорожно вцепившись в руль; спокойно и уверенно смотрел на читателей Гриша Сингаевский. Почти все заголовки кончались увесистыми знаками вопроса, в статьях был полный набор фантастических эпитетов. Комментарии ученых отсутствовали.

Я отбросил газету, схватил с тумбочки радиочасы: они вызывали меня.

— Март, — сказал Андрей, — информация очень туманная. В Студгородке все разъехались. День Искусств отложен на неделю.

— А Каричка?

— Я звонил ей домой…

— Ну что?

— Она еще не приехала, там ничего не знают.

— Ясно, — сказал я очень спокойно. Андрей помолчал.

— Я могу слетать в городок, — неуверенно предложил Андрей.

— Зачем? Лучше расспросить Акселя. Ведь он в курсе.

— Старик заперся у себя и никого не пускает. Да, Март, через час Большой Совет. И ты туда приглашен.

— Я знаю.

— Счастливец! Будешь там. А у нас во всем институте подключен всего один экран.

— А где Игорь?

— Забыл тебе сказать. Игорь побежал искать Рыжа. Рыж! У меня радостно екнуло сердце. Как я смел забыть тебя, маленький всемогущий Рыж! Ты-то, конечно, найдешь Каричку.

— Ладно, смотри, — разрешил я Андрею.

— Я еще позвоню.

Но никто больше не звонил, часы молчали на моей руке.

После обеда я простился с веселым доктором, с добрейшей Марьей Семеновной, и меня отвезли в Институт Информации. Электромобиль нырнул в тоннель, оставив меня у подножия стеклянного куба, сверкавшего гранями. Раздвинулись прозрачные двери, эхо шагов забилось в пустом вестибюле. В лифте я нашел кнопку конференц-зала, кабина стремительно пронесла меня сквозь толщу этажей.

Я был один в светлом коридоре, а может, и во всем этом обманчиво простом, обманчиво солнечном кубе.

— Сюда, Март! — прозвучал голос Акселя.

Вот она, знаменитая резная дверь: в черных клетках блестят золотые знаки Зодиака. Дверь была полуоткрыта, но я, вместо того чтоб войти, почему-то робко заглянул в зал. За длинным полированным столом сидели в креслах двое: Аксель Бригов и математик Бродский, которого я узнал по мощной сократовской лысине.

— Входи! — властно сказал Аксель.

А Бродский, взглянув на меня, рассмеялся:

— Лет сорок назад вошел я сюда, как этот юноша, робея и трепеща. Верно, Аксель?

— Помню, — мрачно изрек мой учитель. — Ты как вошел, уселся рядом с председателем, на место Гофа, и все порывался выступить. Гоф потом говорил, что впервые видит в науке столь расторопного юношу. Садись, Март, и бери пример с Ивана Бродского.

Бродский смеялся заразительно, глаза его вспыхивали во весь круг толстых очков, и я невольно улыбнулся, подсел к Акселю и сразу сказал ему самое главное: