Вас зовут «Четверть третьего»?

Потерев щупальцы, – наименее засушенные своя члены, – бог включил торможение. До Бесконечной планеты оставалось еще не меньше пары парсеков, но, чтобы не проскочить мимо нее, корабль должен был заблаговременно сбавлять скорость. В общем-то это был уже менее ответственный участок полета. До подхода к планете можно было спокойно доверить управление автоматике. По этому случаю бог уже собирался было немного вздремнуть, как вдруг анализаторы на пульте вспыхнули тревожным темно-красным светом. В следующее мгновение приборы уточнили причину тревоги: навстречу божьему кораблю двигалось несколько удлиненных тел явно искусственного происхождения.

Бог не был бы богом, если бы не обладал способностью молниеносно оценивать обстановку.

Одного взгляда во всепроникающий нейтринный телескоп оказалось для него достаточно, чтобы все понять. Он разглядел даже лица. Ненавистные белые, черные и желтые лица пятипалых, приникшие к экранам, там, внутри своих возмутительно быстрых посудин. Похоже было, что эти дерзкие букашки пытаются разглядеть во мраке его корабль.

Бог был взбешен. Да, конечно, он и раньше знал, что от обитателей Беспокойной планеты можно ожидать любых каверз. Он готов был даже примириться с тем, что, вопреки его надеждам, они ухитрились так и не перебить друг друга, несмотря на наличие столь эффективной техники.

Но самовольное проникновение в Космос, – это было уж слишком!

Общевселенский Устав предписывал строго пресекать малейшие попытки такого рода со стороны подопечных существ, в каком бы секторе Мироздания они ни проживали. Никто, кроме бессмертных ахинеев, не должен был даже помышлять о полетах в звездных сферах.

Исходя из всего этого, бог без колебаний протянул правое щупальце к одному из многочисленных рычажков и передвинул его в нужную сторону.

Последовавший за этим толчок не был для него неожиданностью.

Именно так все и должно было происходить: мощное мезо-поле, отшвыривая посудины пятидалых назад к Беспокойной планете, в момент слегка тряхнет и сам божий корабль… Но тут бога вдруг с такой силой вдавило в кресло, что все три его глаза едва не вылезли из орбит.

А придя в себя, всевышний с удивлением обнаружил, что какая-то неведомая сила стремительно влечет его корабль в сторону диаметрально противоположную той, куда он направляется.

Тщетно нажимал бог бесчисленные кнопки и клавиши. Корабль больше не слушался своего хозяина. Он беспомощно падал куда-то к центру Галактики, и у бога невольно мелькнула мысль, что если так будет продолжаться, – он скоро окажется дома, в Рассаднике Разума.

Божий мозг отказывался этому верить. А верткие суденышки с Беспокойной планеты, между тем, как ни в чем не бывало, летели сзади, словно решив сопровождать всевышнего до самого конца…

И тут вдруг на пульте, прямо перед божьими глазами, необъяснимым образом возникли слова.

То был вопрос, составленный по всем правилам ахиннейской грамматики: «Ну, как теперь настроение?»

И тут же последовало не отличавшееся особой вежливостью напутствие:

«Убирайся восвояси и передай своим коллегам, что мы не позволим им больше соваться в чужие дела. Оставьте Галактику в покое: она не приглашала вас в надсмотрщики».

Бог в отчаянии схватился за голову дрожащими щупальцами. Он слишком хорошо представлял себе, какие кары обрушит на него начальство, там, в Рассаднике, за этот роковой недосмотр.

Но если говорить откровенно, в глубине души он был даже доволен. Потому что лучше уж отбухать десяток миллионов лет на подземных принудработах, чем мотаться, как проклятому, тот же срок от созвездия к созвездию, не зная ни минуты покоя.

В. Крапивин

Я иду встречать брата

Кто бывал в Консате, должен помнить узкую и крутую лестницу, вырезанную в береговых скалах. Лестница начинается у площадки с колоннадой и ведет к морю. Внизу ее отделяет от воды только узкая полоска земли. Эта полоса, покрытия ноздреватыми камнями и крупным галечником, тянется между морем и желтовато-белыми скалами от Долины Юга до самой Северной косы, где наклонной иглой пронзает небо обелиск – памятник астролетчикам, погибшим на пути от Альфы Эридана.

Места эти мало годятся для купания. Зато здесь хорошо собирать обточенные волной пестрые камни и охотиться за черными злыми крабами.

Ребята из школьного городка, лежащего к югу от Ратальского космодрома, по дороге домой всегда задерживаются на берегу. Набив карманы находками, ценность которых никогда не понимали и не понимают взрослые, они взбегают наверх по высоким ступеням. Старая лестница нравится им больше, чем спиральный эскалатор, вьющийся среди скал в сотне шагов отсюда.

…В ту пору я только что закончил отчет о третьей экспедиции в бассейн Амазонки. Можно было теперь целый месяц читать не дневники и описания раскопок, а обыкновенные книги, по которым я так стосковался за дни напряженной работы. Взяв томик стихов или новеллы Рандина, я уходил на верхнюю площадку Старой лестницы.

Место было пустынным. В трещинах каменных плит росла трава. В завитках тяжелых капителей гнездились птицы.

Сначала я все время проводил на площадке один.

Потом туда стал приходить смуглый высокий человек в серой куртке странного покроя. В первые дни мы, словно по взаимному уговору, не обращали внимания друг на друга. Но, кроме нас, здесь почти никто не бывал, и мы, постоянно встречаясь, стали в конце концов обмениваться кивками. Но никогда не разговаривали. Я читал книгу, а незнакомца все время, видимо, беспокоила какая-то мысль, и, занятый ею, он не хотел вступать в разговор.

Приходил этот человек всегда вечером. Солнце уже висело над Северной косой, за которой громоздились белые здания Консаты. Море теряло синеву, и волны отливали серым металлом. На востоке, отражая вечернее солнце, окрашивались в розовый цвет арки старой эстакады. Она стояла на краю Ратальского космодрома, как памятник тех времен, когда планетные лайнеры не были еще приспособлены к вертикальному взлету.

Придя на площадку, незнакомец садился, как и я, на цоколь колонны и молчал, подперев кулаком подбородок.

Он оживлялся только, когда на берегу появлялись школьники.

Встав на верхней ступени лестницы, этот человек следил за их игрой и ждал, когда светлоголовый мальчуган в черно-оранжевой полосатой куртке-тигровке заметит его и помчится наверх. Каждый раз он мчался с такой быстротой, что наброшенная на плечи тигровка развевалась, как пестрое знамя.

И хмурый незнакомец менялся на глазах. Он весело встречал мальчика, и, оживленно говоря о своих делах, оба уходили, кивнув мне на прощание.

Я думал сначала, что это отец и сын. Но однажды мальчик на бегу крикнул кому-то в ответ:

– Я иду встречать брата!

Из разговора братьев я узнал потом, что старшего зовут Александром.

Это случилось примерно через неделю после того, как я впервые увидел Александра. Он пришел в обычное время и сел у колонны, насвистывая странный и немного резкий мотив. Я читал, но не внимательно, потому что «Песню синей планеты» Валентина Рандина знал почти наизусть.

Иногда я бросал поверх книги взгляд на Александра и думал, что лицо его очень знакомо.

Был небольшой ветер. Переворачивая страницы растрепанного томика, я не удержал оторванный лист. Прошелестев по камням, он лег почти у самых ног Александра. Тот поднял его и встал, чтобы отнести мне. Я тоже встал. Мы встретились на середине площадки.

Я впервые увидел Александра так близко. Он оказался моложе, чем я думал. Морщины над переносицей делали суровым его лицо. Но Александр улыбнулся, и морщины исчезли.

– Книга, наверно, не интересная! – спросил он, протягивая листок.

– Просто очень знакомая.

Мне не хотелось обрывать разговор, и я заметил: