ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДЕВСТВЕННИЦА

Первым большим успехом моей расшифровки стало то, что все афишно-плакатные надписи были сделаны на моем родном языке. А из этого вытекал логический вывод, что я все-таки нахожусь в России. Или хотя бы в какой-нибудь чрезвычайно захолустной и малоизученной ее части.

Надписи хоть и читались почти полностью, были все же не очень понятные. Например, такая:

«Партия Влада - то, что надо!»

Или:

«Партия Владимира - чтобы Русь не вымерла!»

Видимо, этот были агитационные листки. Но поскольку я давно не был на родине, я не понял, за какую партию они агитируют. В мою бытность в России, еще до переселения в Африку, партии были простые, традиционные, даже по-домашнему родные… Но партии Владимира среди них точно не было!

И таких плакатов, какой сейчас предстал передо мной, тоже не припомню. На блеклом фоне можно было разобрать некую личность в убогих лохмотьях, гордо и стойко отталкивающую нечто вроде блюда, перегруженного золотыми монетами. Надпись под этой суровой картинкой гласила:

«России кризис нипочем!

Мы дружно в кризисе живем.

Не нужен золотой нам рай,

Хоть вилами нас загоняй!»

А на другом плакате был крест-накрест перечеркнут симпатичный женский профиль и написано:

«Мы очень гордая страна!

Твоя нам милость не нужна!»

Я прошел еще с десяток метров, плакаты на стене кончились, появилось граффити. Ну или что-то в этом духе. Мастера граффити выражались куда забористее и откровеннее поэтического плакатного языка. Я чуть не прослезился, читая такие родные и знакомые образцы ненормативной лексики. Но эти ненормативные образцы украшали стену не просто так, не за здорово живешь. Они все прямо или косвенно касались отдельной личности по имени Фаина Фартова. Граффити костерили и чернили имя неизвестной мне Фаины Фартовой с таким же энтузиазмом, с каким до сего момента превозносили опять же неизвестную мне партию Владимира.

Я подивился такой неудержимой ненависти к неизвестной даме по имени Фаина Фартова, но, по чести сказать, все это мало меня волновало. Поскольку шел я в лесу вдоль бетонной стены уже порядочное время, моя нагота начала меня раздражать (не понимаю нудистов!), к тому же все сильнее стали проявляться две естественные человеческие потребности. Нет, три: в пище, крыше над головой и доверительном общении с себе подобными. Однако, когда мое раздражение достигло апогея, в пейзаже вновь произошла перемена. А именно: в стене обнаружился пролом, достаточный для того, чтоб через него мог пролезть даже такой крепыш, как я.

И коли судьба подкидывает тебе такую карту, грех ею не воспользоваться. И я, не дрогнув, полез в пролом. И вылез.

Ого.

Нет, в принципе ничего особенного. Просто пейзаж опять резко изменился. Теперь лес, который так долго мотал мне нервы, весь оказался за бетонной стеной, а она тянулась в обе стороны буквально до бесконечности. А я оказался на довольно обширном пологом речном берегу. Неподалеку стояло сооружение, напоминающее сильно побитую временем лодочную станцию. Но тем не менее это хотя бы выглядело как жилище, и я пошел туда, здраво задавая себе вопрос насчет того, как я буду объясняться с местными жителями (если они тут имеются), из одежды имея на себе лишь кой-какую лесную грязь и паутину. Вот, кстати, искупаться бы… В речке. Однако одного взгляда на ее свинцово-графитные, негостеприимные воды мне хватило для того, чтобы немедленно подавить в себе это неразумное желание.

Я подошел к домику. Это и впрямь когда-то была лодочная станция - о чем возвещал ржавый, с облупившейся краской лист, приколоченный к двери. Но, похоже, лодочное предприятие дало сильный крен, поскольку домик выглядел ветхим, как какой-нибудь древний папирус. Возле заросшего рыжей травой порога лежали кверху килем две лодки; они показались мне настолько сгнившими или источенными временем, что к ним не то что прикоснуться, а дохнуть на них было страшно. Дверь в дом была приоткрыта. Я шагнул на порог, заглянул в пыльный сумрак жилища и для проформы спросил:

– Есть тут кто живой?

Разумеется, живым тут даже и не пахло. Я осторожно вошел в дом, осмотрелся. Весь дом состоял из одной комнаты, где всё - начиная от пола и заканчивая телефоном и пустым графином на столе - было покрыто густым, солидным слоем серой слежавшейся пыли. Сквозь единственное, затянутое паутиной окно почти не проникал свет. Сейчас по законам голливудского жанра на меня откуда-нибудь с потолка должен свалиться скелет…

Ничего подобного. Скелет не свалился. Я несколько минут смотрел на телефонный аппарат, гадая, стоит ли мне рискнуть и поднять его пыльную трубку, но внутренний голос моего здравомыслия подсказал мне этого не делать. Точно так же я поступил и с курткой, которую, выходя из жуткого домика, увидел висящей на крючке за дверью. Одежда бы мне пригодилась, сами понимаете, но при одной мысли, что я надену эту вещицу, мои мурашки принялись отплясывать безумный канкан.

Итак, я пока оставался с нулевым результатом. Еды и одежды - ноль, жилья - ноль, общения - ноль. Не очень-то радостное состояние для того, кто в племени вибутй только и делал, что пил жабью настойку да засахаренных кузнечиков грыз. Нет, там, конечно, тоже не все было сладко, но не до такой же степени! Я вышел из лодочной станции и побрел по берегу реки, по течению. Брел и смотрел на воду, удивляясь тому, какая она странная. Может, это жидкие отходы с какого комбината текут? Я здорово устал, свинцовый блеск бесконечного движения текущей воды завораживал и усыплял, и я далеко не сразу услышал окрик:

– Эй, мужик! Мужик, стой!

Я повернулся на окрик медленно, как брамин на медитации. Ко мне спешили двое лиц моего пола, одетых и бородатых. Я хотел улыбнуться им и приветственно взмахнуть рукой, но почему-то этого не вышло. Кажется, вместо этого я просто упал.

Очнулся я, когда кругом было темно и светло. Я застонал. Голова была мутной и малость скособоченной по линии восприятия реальности. Я старательно взялся выпрямлять эту самую линию и теперь почти здравым взором смотрел на окружающее.

Темно было, потому что наступил вечер. А светло - потому что горел костер. У этого костра рядом со мной сидели люди - те два давешних мужика, что меня окликнули. Я сфокусировал взгляд на себе и увидел, что мои чресла препоясаны, то бишь облачены в потертые спортивные штаны, а на плечах у меня покоится какая-то куртка, создавая непередаваемое ощущение радостного единения со всем миром.

– Опаньки,- сказал один мужик.- Похоже, он очнулся.

– Есть маленько,- невозмутимо согласился с ним другой.

Мне сразу понравились их голоса. Такие голоса бывают у людей, склонных к свободе, благородным поступкам и увлечению рыболовством.

– Мужики,- сумел я подать голос. Поданный мною голос отличался крайне паршивым и не внушающим доверия регистром.- Мужики, где я?

– Точно очнулся,- сказал первый мужик.

– Тогда ему надо налить,- сказал второй мужик.- Иначе у него пробки вышибет.

– Это да,- согласился первый мужик.- Он и так уже был наполовину сиреневенький. Если бы не мы…

– Мужики,- простонал я в жажде ясности, но они с мягкой настойчивостью глянули на меня поверх костра и сказали:

– Сначала надо выпить. А весь разговор потом.

Первый мужик достал из своего объемистого рюкзака флягу, бережно открутил колпачок; второй мужик искусно подставил ему сразу три стакана. Это меня порадовало. Раз со мной будут пить - значит, точно не отравят, и к тому же сообразить на троих было исконным знаком дружелюбия на Руси.

Из фляги забулькала в стаканы кристально-прозрачная жидкость. Мужик протянул мне стакан:

– Трижды очищенная, не паленая… Пей!

– Погодите! - сказал я.- Давайте тост. Как бы за встречу.

Мужики переглянулись и усмехнулись:

– Давай за встречу.

Мы чокнулись стаканами, мужики осушили свои залпом, а я, предвкушая забытый вкус российской водки, сделал полглотка и…