Иной мир

— Теперь он уже ставит нам в пример слабоумного. Я тоже в один прекрасный день начну дирижировать, Чи, будь уверен. Где же наши спасители?

Чи посмотрел на меня. Гиула все еще ничего не знал о его расчетах. «Если ты хочешь выжить, тогда последуй моему совету».

Пришла Соня. Она кивнула Гиуле. Соня делала вид, словно мы еще совершали наш испытательный полет на окололунной орбите. Два-три раза в неделю она изучала нашу кровь, мочу и стул — последнее все реже, потому что концентрированная пища переваривалась практически без остатка. Теперь он вела Гиулу в свой лазарет, чтобы взять кровь из его пальца. Мне показалось, что уединение с нашей женщиной-врачом доставляло Гиуле особое удовольствие. Чи снова вернулся в свою каюту. Я прокрался к Паганини. Он не заметил моего приближения, и чуть было не рассмеялся во все горло, когда я застал его за его занятием. Он откинулся на магнитную полосу и размахивал руками. Паганини дирижировал. Очевидно, он репетировал свою симфонию.

— Вот так уже лучше, — сказал он вполголоса, — только щелкальщиками языком я не совсем доволен. Придерживайтесь частот, господа, частот! От флейты пикколо я жду немного больше цезия. И не разбрасывайтесь так стронцием девяносто. Все еще раз сначала! Ля-ля-ля…

— Еще немного кобальта, Паганини, — серьезным тоном сказал я, — возьми наш счетчик и используй его в качестве метронома.

Он недоверчиво посмотрел на меня и пробормотал: «Что ты понимаешь о новой гармонии».

— Ты уже занимался гимнастикой?

— Я не хочу заниматься гимнастикой! — закричал он. — Не мешай мне постоянно, прочь отсюда!

Он что-то бросил в меня. Это была его бутылка. Она пролетела мимо меня и ударилась о бортовую стенку так, что стук разнесся по всему кораблю. Другие поспешили ко мне.

— Что случилось? — спросила Соня.

— Твой пациент становится холериком.

Она поговорила с ним, и Паганини делал вид, словно ничего не знал.

— Я действительно не знаю, что вы от меня хотите, — сказал он и сделал невиновное лицо. — Я сидел здесь один, затем пришел Стюарт и унизил меня.

— Он лжет! — воскликнул я. — У него это на лице написано. Я порой даже сомневаюсь, не притворяется ли он.

Чи кивком головы вызвал меня из кабины.

— Почему ты не можешь согласиться с ним? — с упреком спросил он.

— Он не в себе — ты хочешь спорить с больным?

— Я тоже болен, Чи, — устало ответил я, — мы все здесь больны. Долго я не продержусь.

— Ты продержишься, Стюарт, мы все продержимся, потому что у нас нет другого выбора.

Гиула проскользнул мимо меня, затем появилась Соня со своим «пациентом». Он с триумфом посмотрел на меня. Я был уверен, что он прекрасно знал, что делал. Но он был пациентом, он считался больным и ему было позволено все. Из сада доносился голос Гиулы. Он пел песню на своем родном языке. Я разобрал только припев: «Хей, еле, еле…».

Четырнадцатое декабря

Теперь и Гиула серьезно заболел. Он спит слишком много, а когда просыпается, он вялый. Недостаток физической деятельности — во мне это вызвало состояние. Я тренируюсь на экспандерах, словно нам предстоит принять участие в чемпионате по легкой атлетике. Соня установила, что Гиула выделяет слишком много кальция и белка. Его тело выделяло больше азота, чем он принимало. Азот, так объяснила Соня, важнейший составляющий элемент белка. Это все мы усвоили на Земле. Она кормила Гиулу таблетками, и мы втроем массировали его по очереди.

Для нас было бы немного легче, если бы мы снова заставили вращаться спицы. Но у нас на борту нет таких инструментов, чтобы предпринять за пределами корабля такой обширный ремонт.

Чи и Паганини пишут, словно одержимые. Я не знаю, сильно ли отличаются числа Чи от нот Паганини. В любом случае и то и другое непонятно…

Двадцать четвертое декабря

Рождество

Уже несколько дней мне приходится думать об этих счастливых минутах, проведенных на Земле. Сейчас мы переживаем их. Да, переживаем — это подходящее слово. У меня перед глазами постоянно мой дом и маленькое дерево со свечками, подарки, друзья и мой мальчик. На последнее рождество я удивил его музыкальным романом «Жан Кристоф». Он подарил мне аудиокассету — концерт для фортепьяно Чайковского. Я говорил себе, что это был день такой же, как все другие; но как в эти минуты не думать о доме?

Гиула более или менее отдохнул. Самое время, потому что это продолжительное массирование постепенно действовало мне на нервы. Очень часто мы не можем предоставить себя в распоряжение больного.

Запас медикаментов Сони ограничен. Двадцать четвертое декабря. Думают ли другие об этом? Чи и Паганини точно нет. У них дома другие праздники. И я даже не был уверен, были ли простановка дат верной. Может быть у нас на дворе уже май или июль? Это время! Каждый час похож на другой, утро ли, день или вечер, постоянно была одна и та же монотонная картина. Темная ночь вокруг нас и в ней невообразимое зрелище, огненный шар, Солнце. Над нами и под нами, перед нами и за нами светящиеся точки. Когда я впервые преодолел гравитацию Земли на ракете, мне все это показалось невероятным потрясающим. Я размечтался, словно девушка-подросток. Но красота и романтика охватывает нас всегда только в том случае, если мы можем сохранить ее как память. Для нас эта красота была ужасной, романтика была хаосом, нам уже давно приелась монотонность нашего окружения. И ко всему еще это безмолвие.

Рождество. Я читал, но в мыслях я был далеко отсюда. Затем я повисел на экспандерах, озлобленный и частично заболевший ностальгией. Во время моих упражнений появилась Соня. Она пригласила меня в лабораторию. Чи, Гиула и Паганини тоже присутствовали.

— Случилось что-то особенное? — невинно спросил я.

— Да, Стюарт, — сказала она, — Сегодня Рождество.

Вид у Сони был очень торжественный, когда она протянула нам наши тюбики. Ее рождественским подарком был вишневый сок немного перемешанный с вином. Я сказал: «Ты чудесная, Соня».

Он прав, — сказал Гиула, когда она смутился от моей похвалы. — Будь я поэтом, я написал бы для тебя стихотворение.

— Моя Соня, — пробормотал и Паганини. Только Чи ограничился одним «Спасибо большое» и дружественной улыбкой. Она была рада нашему одобрению. Паганини осушил свою бутылку одним глотком. Он облизал губы и потребовал еще. Но Соня, которая распоряжалась нашими запасами, не сдавалась. Паганини начал ругаться и угрожал нам. Он вел себя как невоспитанный ребенок.

— Убирайся отсюда! — озлоблено крикнул Гиула. — Я не позволю этому шимпанзе испортить мне настроение!

Но оно уже было испорчено, потому что сейчас Чи уподобился выражению «шимпанзе», а Соня с ангельским уговорила Паганини, все еще бранящегося на чем мир стоит, который снова просил вина и вишневый сок. Когда он ничего не получил, он оставил нас.

Мы молчали. Гиула сказал после паузы: «В это время они наряжали у нас елку. У вас всегда была елка, Стюарт?»

— Да.

Чи сказал: «Не исключено, что наши сигналы услышаны».

Никто не ответил. Не правда ли, что я нахожусь не на Земле? подумал я. Не правда ли, что мы никогда не вернемся домой? Это безумие, думать об этом, это невозможно! Мы же не можем провести остаток жизни в металлических стенах.

— Я хочу знать, был ли в этом году снег, — снова начал Гиула.

— У вас есть снег на Рождество, Соня?

— Чаще всего, — тихо ответила она. Я затем, как вздрогнуло ее лицо.

Гиула не прекращал свой поток воспоминаний.

— Я был неплохим гребцом. Было чудесно, когда Балатон

[18]

— Если они приняли наши сигналы, — сказал Чи, — это вовсе не значит, что они сразу же поднимут в воздух ракету. Это было бы нерационально, нас можно вызволить вовсе не из любой позиции. Вероятно, они подождут, пока мы начнем двигаться навстречу Земле.

— Хватит об этом, Чи, — сказал я. Соня вдруг отвернулась. Она плакала. Я подошел к ней и обнял ее.