Пастырь

Доказательств пока немного. Внимание, которое они уделяли Хэлу и Джуди; появившаяся у Лео и Гримски привычка подолгу размышлять в уединении; большие сходки в роще; резко участившиеся случаи использования модифицированного языка жестов в разговорах между собой; потенциальное эсхатологическое содержание, подмеченное нами в знаке, который Лео перевел как «прыгнуть-вверх-вернуться-снова». Вот, пожалуй, и все. Для тех из нас, кто согласен считать такой набор фактов адекватной основой религии, это достаточно убедительно. Остальным же наши доводы кажутся либо выдумкой, либо просто цепочкой совпадений. Основная проблема заключается в том, что мы имеем дело с разумом, отличным от человеческого, и должны быть предельно внимательны, чтобы наши собственные логические построения не заслоняли реальных фактов. Мы никогда не уверены до конца, насколько та система ценностей, которой мы пытаемся оперировать, близка к системе ценностей шимпанзе. А присущая грамматике жестов неоднозначность усложняет проблему еще больше. Возьмите, например, символ «банановая мушка», который использовал Лео в своей речи – или проповеди? – во время сходки в роще, и вспомните, что Рамона назвала больного Венделманса «гнилым бананом». Если учесть, что знак «мушка» может быть использован и в качестве глагола «летать», фразу «банан улетает» вполне можно счесть метафорой, описывающей вознесение Венделманса на небеса. Если же это существительное, тогда Лео, возможно, имел в виду обыкновенную муху-дрозофилу, которая кормится гниющими плодами, и фраза опять-таки может служить метафорой для разложения плоти после смерти. Хотя в данном случае Лео мог просто излагать свои мысли относительно санитарного состояния нашей мусорной свалки.

Мы договорились оставить наших питомцев на какое-то время в покое и ни о чем не спрашивать напрямую. Принцип Гейзенберга – одно из основных здешних правил: слишком легко наблюдатель может повлиять на наблюдаемое явление. Поэтому для получения новых данных нам приходится использовать только самые деликатные методы. Разумеется, даже наше присутствие среди шимпанзе оказывает на них определенное влияние, но мы как можем стараемся его уменьшить, избегая наводящих вопросов и молча наблюдая за происходящим.

Сегодня сразу два необычных явления. По отдельности они были бы любопытны, но не более. А вот если посмотреть на каждое из них с учетом другого, они предстают в совершенно ином свете.

Первое, что мы все заметили, это значительное усиление вокализации шимпанзе. Известно, что в естественных условиях они пользуются своего рода рудиментарным языком: приветственные и воинственные крики, возгласы удовлетворения, означающие «мне нравится вкус вот этого», территориальные заявки самцов, которые тоже подаются голосом, и тому подобное. Ничего особенно сложного, и качественно такая «речь» ненамного отличается от звуков, издаваемых птицами или собаками. Помимо этого шимпанзе располагают довольно богатым «бессловесным» языком, словарь которого включает в себя жесты и гримасы. Но до начала первых экспериментов с использованием человеческих жестов несколько десятилетий назад никто не подозревал, что они обладают такими богатыми лингвистическими способностями. Здесь, на нашей исследовательской станции, шимпанзе практически всегда общаются при помощи жестов, как их обучали несколько поколений подряд и как они сами учат своих младенцев. К визгам и крикам они прибегают только в самых простых ситуациях. Работая среди шимпанзе, мы тоже разговариваем друг с другом по большей части жестами, и даже на рабочих совещаниях, где присутствуют только люди, мы в силу многолетней привычки нередко пользуемся жестами столь же активно, как и речью. Но ни с того ни с сего шимпанзе вдруг начали общаться друг с другом с помощью звуков. Странных, незнакомых звуков, напоминающих, можно сказать, дикую, неуклюжую имитацию человеческой речи. Разумеется, понять мы ничего не могли. Ведь голосовые связки шимпанзе просто не способны воспроизводить фонемы, которыми пользуется человек. Но эти новые вскрики и вымученные обрывки звуков, без сомнения, были попытками имитировать человеческую речь. Когда мы просматривали пленку, отснятую во время сходки в дубовой роще, Дамиано первым заметил и показал нам фрагмент записи, где Аттила пальцами выгибал губы, явно стараясь добиться звучания, на которое способен голос человека.

К чему бы это?

Второе необычное явление заключалось в том, что Лео начал носить рубашку и шляпу. В самом этом факте нет ничего примечательного: хотя мы и не поощряем здесь подобной антропоморфизации, многие наши питомцы в разное время проявляли интерес к тем или иным предметам одежды, выпрашивали их у владельцев и носили по нескольку дней или даже недель. Но в данном случае новизна заключалась в том, что и рубашка, и шляпа принадлежали раньше Хэлу Венделмансу, и Лео надевал их только во время сходок в дубовой роще, которую Дейв Йост с некоторых пор стал называть «святыми кущами». Одежду Лео нашел в стоящем за огородом сарае с инструментом. Рубашка велика ему размеров на десять, поскольку Венделманс обладал завидной комплекцией, но Лео накидывает ее на плечи, завязывает рукава на груди и носит словно мантию.

Как нам все это расценивать?

Джейн у нас специалист по речевым процессам шимпанзе, и сегодня вечером во время совещания она сказала:

– Мне кажется, они пытаются копировать ритмику человеческой речи, хотя сами звуки воспроизвести не могут. Они играют в людей.

– Или говорят языком богов, – добавил Дейв Йост.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Джейн.

– Шимпанзе разговаривают руками. Люди, когда говорят с шимпанзе, тоже, но между собой мы общаемся голосом. Люди для них – как боги, не забывайте.

И способность говорить подобно богам – один из способов уподобиться им, приобрести божественные атрибуты.

– Чушь какая-то, – сказала Джейн. – Я не представляю себе…

– Ношение человеческой одежды! – перебил ее я, возбужденно вступая в разговор. – Это тоже приобретение божественных атрибутов в самом буквальном смысле. Особенно если одежда… -…принадлежала Хэлу Венделмансу, – закончил за меня Кристенсен.