Все рассказы и повести Роберта Шекли в одной книге

Один человек меня поразил особенно.

— Будь добр, возьми деньги, старик, — сказал он. — У меня горе, понимаешь? Я скопил их так много, что теперь не знаю, куда девать. Не хочу, чтоб они у меня оставались. Правда, не хочу. Может, возьмешь?

Я узнал его. Это был известный актер. Мне он нравился, поэтому я взял у него пачку долларов и оставил на стойке в отеле. Юноша, который читал Шопенгауэра, исчез.

Мы с Джейн поели и снова включили музыку. И слушали ее весь день, не тратя времени на разговоры. Ближе к вечеру глаза Джейн предательски заблестели. Я понял: она вспоминает нашу жизнь. Я тоже углубился в воспоминания. Прожитая жизнь показалась мне не такой уж и плохой. Хотя и не без изъянов. В жизни я совершил несколько ошибок, но не фатальных.

Вечером мы поужинали остатками обеда. Мы не хотели выходить из номера и не хотели спать.

— Это случится на рассвете, — сказала Джейн.

Я попытался возразить, мол, пути Господни неисповедимы. Но Джейн слишком полагалась на женскую интуицию.

Ночь была долгая и не самая приятная. Я чувствовал себя, как заключенный перед казнью. Недостойное чувство, но я был напуган. Полагаю, не я один.

Стоя у окна, я смотрел, как разгорается заря несбывшихся надежд. День обещал быть хорошим. Звезд на небе не было, зато в городе горели все фонари и все окна. Казалось, Нью-Йорк зажег свечи накануне шага в неизвестность.

— Прощай, Джейн, — сказал я и понял, что она права. Объявление прозвучит на рассвете. Я надеялся, что Минни сейчас в объятьях своего мужа, а Фрэнк… скорее всего, он на лошади — привстал в непривычном седле и смотрит на восток. Я надеялся, что именно так все и обстоит.

— Прощай, дорогой, — сказала Джейн и поцеловала меня.

Из окна веял прохладный ветерок, черное небо казалось бархатным. Это было красиво. Вот так все и должно было закончиться.

— Рассмотрение дел жителей планеты Земля откладывается, — произнес приятный голос у меня за спиной. — Последнее испытание и отбытие отсрочены на десять лет, считая с настоящего момента.

Я стоял у окна, обнимая Джейн. Наверное, минут десять мы не могли произнести ни слова.

— Да уж, — сказал я наконец. — Да уж.

— Да уж, — вздохнула она.

Мы помолчали еще несколько минут. Потом она повторила:

— Да уж.

А что тут еще скажешь?

Я выглянул в окно. Город искрился огнями. Солнце выползало из-за горизонта, стояла мертвая тишина. Единственный звук, который ее нарушал, — гудение неоновых вывесок: они жужжали, как сломанный будильник. Или как бомба с часовым механизмом.

— Тебе надо на работу, — сказала Джейн и заплакала. — Хотя десять лет — всего лишь мгновенье в масштабе вечности. Одна секунда — для Нее.

— Меньше, — сказал я. — Доля секунды. Или еще меньше.

— Но не для нас.

Лучше бы в тот момент все и закончилось. Судный день должен был наступить в урочный час, что бы он ни принес с собой. Мы подготовились. Мы отказались от мирских благ — в Нью-Йорке, да и, думаю, во всем мире тоже. Но десять лет — слишком большой срок. Слишком тяжелое испытание для добродетели.

Нужно было как-то жить дальше, и формально этому ничего не мешало. Мы могли вернуться к работе. Фермеры оставались фермерами, продавцы и служащие тоже никуда не делись.

Мы могли изменить мир к лучшему, чтобы указывать на эти десять лет с гордостью и говорить:

— Смотрите! Тысячи лет алчности, жестокости и ненависти — это не вся наша история! Наши последние десять лет — такие благие, непорочные, великодушные! Десять лет мы были братьями!

Увы, все пошло не так.

Фермеры не захотели возвращаться на фермы, продавцы — в магазины. Нет, некоторые вернулись. На время. Ненадолго. Все рассуждали о высоких идеалах, но это были пустые разговоры, как и прежде.

Полгода мы с Джейн боролись за жизнь, страдая от голода, отбиваясь от бандитов, которых расплодилось вокруг Нью-Йорка в избытке. В конце концов мы решили уехать. Мы влились в поток беженцев, покидающих Нью-Йорк, пересекли Пенсильванию и взяли курс на север.

Везде царила разруха, страна собиралась с духом, правда не очень успешно. Сперва голодали тысячи, потом миллионы. Те, у кого были запасы еды, не хотели делиться — они не представляли, как проживут десять лет, если отдадут хотя бы часть. Деньги раздавали мешками. Они потеряли всякую ценность. Какие-то девять месяцев — и за миллион долларов не купишь гнилой репы.

Время шло, и все меньше людей оставалось на рабочих местах. За их зарплату ничего нельзя было купить. Да и зачем работать, если скоро конец света? Для кого стараться?

Примерно через год случился инцидент: в Софии пропал американец. Исчез без следа. Американский посол выразил протест, и ему посоветовали убираться домой. Болгары не хотели, чтобы последние девять лет кто-то вмешивался в их жизнь. Кроме того, добавили они, им не известно, куда подевался человек. Возможно, они говорили правду. Люди тогда пропадали повсеместно.

После третьего ультиматума мы сбросили на них бомбу. Атака совпала по времени с бомбардировкой, предпринятой против нас Китаем, который решил, что мы слишком вмешиваемся в его отношения с Японией.

Англия тоже подверглась бомбардировке и разбомбила кого-то в ответ.

Все начали бомбить всех.

Мы с Джейн оставили город, в котором остановились на короткую передышку, и взяли курс на открытую местность. Мы, спотыкаясь, бежали по полю под рев самолетов. Прятались в придорожных канавах. Во время одного из налетов Джейн сразила пулеметная очередь. Наверное, ей повезло. Она не дожила до атомной бомбардировки, которая случилась неделей позже. И не видела взрыва водородной бомбы еще неделю спустя.

Когда упала водородная бомба, я был далеко, в Канаде. Но я слышал грохот и видел дым. Бомбу сбросили на Нью-Йорк.

После этого все сбросили самые большие бомбы на все возможные цели, заразив планету радиацией и болезнетворными микробами. Отравляющие газы долго висели над землей, пока их не сдуло ураганом.

Все это время я шел на север, хотя все остальные, спасаясь от голода, двигались на юг. Но я решил: лучше смерть от голода, чем от радиоактивной пыли или бактерий. Хотя бактерии все же добрались до меня. Целые сутки я мучился от болей. Я хотел умереть. Будь у меня пистолет, я бы, наверное, застрелился. Но я выжил. И микробы оставили меня в покое.

За Полярным кругом я прибился к компании из нескольких человек, но пробыл с ними недолго. Через день после моего прихода один из них заболел, а потом и все остальные. Я понял, что заразил их, поэтому ночью ушел, по-прежнему держа курс на Север.

Потом и Север подвергся бомбардировке, чтобы урановые рудники не достались никому. Я бежал через лес, прятался в пещерах. Ночью смотрел на луну и редкие брызги звезд.

Четыре года спустя я уже не встречал никого. Да и некогда было кого-то искать. Все время я тратил на поиски пропитания. Ежедневное занятие с утра и до вечера — собирать травы и коренья, а если повезет, убить камнем кролика. Я здорово наловчился метать камни.

Я даже не представлял, когда истекут эти десять лет.

Не думаю, что я последний человек на Земле. Люди в других частях света могли спрятаться в пещерах, на островах, на вершинах гор. Если Вы их найдете, они подтвердят мой рассказ. Думаю, Вы убедитесь, что он довольно точный.

Теперь что касается меня…

Думаю, я не менее грешен, чем большинство людей, но это решать Вам, Создатель.

Зовут меня Адам Остерсен. Я родился в Пин Гроув, штат Мэн, в июне…

Мы одиноки

Садились бы они на Земле или на любой из планет Солнечной системы, Маглио направил бы судно вниз отработанным движением, легко и непринужденно. Но поскольку они были далеко, в огромной неизученной галактике, где-то возле Альтаира, он сжимал рукоятку тяги до боли в пальцах, готовый мгновенно поддать мощности, если что-то пойдет не так. Что-то… но что?