Все рассказы и повести Роберта Шекли в одной книге

— Думаю, все-таки «Он», — возразил я, и мы отправились спать.

Утром я поехал на работу, хоть и не знаю зачем. Я, как и все, понимал, что все кончено. Просто казалось естественным вернуться к работе — будь то конец света или нет. Бо́льшая часть моей сознательной жизни была связана с магазином, и я хотел провести в нем еще один день. К тому же я собирался привести в порядок дела, хотя и знал, что это лишено смысла.

Езда на метро превратилась в тихий ужас. В Нью-Йорке и так-то не протолкнуться, но сегодня, казалось, все Штаты решили воспользоваться нью-йоркской подземкой. Вагоны были набиты до такой степени, что двери едва закрывались. Когда я наконец выбрался на свет божий, то обнаружил на улицах почти такую же толчею. Движение застопорилось, и люди покидали машины и автобусы, отчего толчея только усиливалась.

Фрэнк и Минни уже были на месте. Наверное, их осенила та же мысль — привести в порядок дела.

— Как здорово, что вы здесь, мистер Остерсен, — сказал Фрэнк. — По-вашему, как Он поступит? Я имею в виду наши грехи.

Фрэнку шел двадцать второй год. Я с трудом допускал, что он успел наделать много грехов. И все же они его беспокоили. Судя по тому, как он хмурился и расхаживал по залу взад-вперед, он являлся, как минимум, поборником дьявола.

Минни, насколько я видел, грехи не заботили вообще. Она надела свой лучший наряд — кстати, купленный не в моем магазине, — а ее волосы были чуть темнее, чем вчера. Полагаю, она решила выглядеть перед Всевышним на все сто, будь он хоть мужчина, хоть женщина.

Все утро мы говорили о грехах и слушали радио. По радио тоже много рассуждали о грехах, и у каждого выступающего было свое личное мнение.

Около полудня заглянул Олли Бернштейн.

— Салют, экс-конкурент, — сказал он, стоя в дверях. — Как дела?

— Продал пятьдесят нимбов, — сказал я. — А у тебя?

— А, какая разница! — Он протиснулся боком в дверной проем. — До Страшного суда четыре дня, и всем на все наплевать. Пойдем, экс-конкурент, пообедаем.

Формально мы не были друзьями. Мы торговали товаром одной ценовой категории, и наши магазины располагались слишком близко друг к другу. К тому же Олли страдал ожирением, а я всегда настороженно относился к толстякам. Но тогда я почувствовал к нему симпатию. Жаль, что не разглядел его монолитные качества годы назад.

Мы направились в «Лотто», первоклассный ресторан на Семьдесят третьей улице. Мы надеялись, что в центре народу поменьше, однако мы просчитались. «Лотто» оказался забит до предела, и мы ждали столик сорок пять минут.

Мы заказали жаркое из утки, но в итоге согласились на стейк. С самого утра, сказал официант, наплыв посетителей, и все заказывают жаркое из утки.

В «Лотто» работало радио — впервые, наверное, за все время, что существует ресторан. Выступал какой-то священнослужитель — кажется, раввин. Его прервал короткий выпуск новостей.

— Война в Индокитае закончилась, — сообщил диктор. — Сегодня, в семь тридцать утра, был провозглашен мир. Кроме того, объявлено перемирие в Монголии и Танганьике.

Мы узнали еще много интересного. В Индокитае повстанцы уступили французам территорию, заявив, что все люди должны жить в мире. Франция немедленно объявила, что отзывает свои войска и что они вернутся домой, как только найдутся транспортные самолеты.

Все французы решили провести оставшиеся до Страшного суда дни в Париже. В тот момент я тоже захотел присоединиться к ним. Диктор добавил, что русские ВВС согласились перевезти французов домой.

Везде было одно и то же. Все страны шли на уступки, отдавая соседям спорные территории, отправляя гуманитарную помощь в «горячие точки» — и всё в том же духе.

Мы слушали радио за бутылкой мозельского — все шампанское было выпито еще с утра. Думаю, я немного перебрал. Так или иначе, я возвращался в магазин в обнимку с двумя незнакомцами, и мы убеждали друг друга, что мир — это хорошо.

Именно так и было.

Домой я вернулся пораньше, чтобы не нарваться на вечерний час пик. Хотя совсем избежать его не удалось. С порога я ухмыльнулся жене, и она ухмыльнулась в ответ. Джейн тоже была навеселе.

Назавтра я взял жену с собой. Мы придумали, как провести последние три дня — вернее, два, ведь сам Судный день не в счет. Мы поселимся в хорошем отеле, накупим классической музыки и устроим скромный праздник для двоих. Я считал, мы его заслужили. Хотя и мог ошибаться.

В магазине нас поджидал Фрэнк — в парадной одежде и с чемоданом в руке.

— В чем дело, Фрэнк? — спросил я.

— Мистер Остерсен, осталось два дня, и я хочу отправиться в свое первое путешествие на самолете. Я лечу в Техас.

— Правда?

— Да, сэр.

Фрэнк переминался с ноги на ногу, как если бы думал, что совершает глупый поступок. Но его лицо выражало решимость. Он ожидал, что я буду его отговаривать.

— Там я смогу покататься на лошади, мистер Остерсен. Я давно мечтал съездить в Техас и покататься верхом. И не только на лошади. Я хочу посмотреть, как выглядит наша страна с самолета. Я собирался отправиться в Техас летом, во время отпуска, но теперь… в общем, я улетаю.

Я прошел в кабинет и открыл сейф. Там лежали четыре тысячи долларов, остальное хранилось в банке. Я вернулся и вручил Фрэнку две тысячи.

— Держи, парень, — сказал я. — Купи мне лошадь.

Он посмотрел мне в глаза и ушел, не проронив ни слова. Да и что тут скажешь? И потом, не такой уж это и щедрый жест. Кому теперь нужны деньги? Мне хотелось, чтобы парень отлично провел время.

Жена на этот раз, похоже, была согласна со мной. Она улыбалась.

Минни пришла почти сразу же после ухода Фрэнка. Она снова принарядилась, и эту одежду она тоже купила не в моем магазине. Ее сопровождал молодой человек. Не красивый, не страшный — из тех парней, каких видишь на каждом шагу. Но Минни, похоже, считала иначе, судя по тому, как она сжимала его руку.

— Ты тоже собралась в Техас? — спросил я.

— Конечно нет, — сказала она. — Я выхожу замуж.

— Правда? — оживилась Джейн.

— Да, мэм. Мы с Хербом ждали, когда он окончит стоматологический колледж, — чтобы пока он мог пожить у родителей. Но теперь…

Должен заметить, выглядела она премило. Светло-русые волосы были ей к лицу.

— Вот, Минни. — Жена вытянула две тысячи у меня из руки и передала ей. — Проведи эти дни в свое удовольствие.

— Эй! — сказал я жене, когда Минни и ее жених ушли. — А как же мы? В банк идти бесполезно. И что теперь делать без денег?

— Да не переживай ты так, — сказала Джейн. — Разве ты не веришь в первую любовь?

Она уселась в единственное удобное кресло в зале, предназначенное для покупателей.

— Знаешь, я устала быть бережливой, — сказала она, когда увидела, что я смотрю на нее.

— Понимаю, — ответил я.

— И деньги пока имеют хоть какую-то ценность, — добавила она. — Разве у тебя совсем нет веры? Господь позаботится обо всех.

— Ну тогда все в порядке, — сказал я и уселся рядом.

Дверь отворилась. В магазин вошел незнакомый коротышка в годах, одетый как банкир. Я сразу понял, что он из наших. Одежный бизнес накладывает на человека отпечаток.

— Дела не очень? — спросил он.

— Не очень. Ни одного покупателя за весь день… вчера тоже.

— Неудивительно. Все бросились в дорогие магазины. Хотят напоследок одеться во все лучшее.

— Это можно понять, — сказал я.

— Понять — да, но это несправедливо. — Коротышка неодобрительно смотрел сквозь маленькое пенсне. — Почему большие магазины должны вытеснять с рынка мелких торговцев? Я представляю Бонзелли, и я здесь, чтобы возместить ваши финансовые потери.

Он положил на прилавок толстый конверт, улыбнулся как мог и ушел.

— Бонзелли, — рассеянно заметила жена. — Большой дорогой магазин…

В конверте лежало восемь тысяч долларов.

Впрочем, этим дело не кончилось. Каждые несколько минут в магазин заходили незнакомые люди и оставляли деньги. Через некоторое время я решил их раздавать. С двадцатью тысячами долларов в бумажном пакете я отправился в магазин Олли Бернштейна. Через квартал я с ним столкнулся. Он шел мне навстречу с пачками банкнот в руках.