Исправить наркома Ежова (СИ)

- Это хранцузский, Елизавета Геннадьевна! - отвечаю я улыбаясь. - Что-ж вы думаете, мы там совсем необразованные, а?

- Какой вы... Загадочный и разносторонний, Николай Иванович! Каким и должен быть настоящий мужчина!

Правильно говорит, молодец. Хорошая баба! Постояв чуток, я подваливаю поближе к стойке. Так сказать, на абордаж.

- А как смотрят красавица на то, чтобы прокатиться по шоссе? Так сказать, с кортежем? Цветы-ягодки ихних щёчек не нуждаются в ветерке за окошком красивого авто?

Как удачно я сказал!

- Что вы, Николай Иванович, как можно? Рабочий день ведь на улице! Заведующий наш ругаться будет, товарищ Киреев... - опускает та глаза в пол. - Прогул поставит! Он мне завсегда их ставит за опоздания! - та переходит на шёпот. - Злюка, каких свет не видывал! Грозился уволить!

Заведующий, говоришь? Прогулы?

- Начальник? - запах её духов сводит с ума, и встав на цыпочки, я касаюсь щекой её губ. Робкая, поцелуй почти не чувствуется... Гранатовый, поцелуй - Начальник, значит? А ну-ка...

Кивнув охране, делаю несколько быстрых шагов к двери, за которой попрятались сотрудники ателье. Так её, пинком!

Персонал скучковался в дальнем углу, за кучей отрезов - бугай-переросток в толстовке да несколько девок-швей, столпились вокруг, будто овцы у барана. Последний сразу вызывает у меня стойкое чувство неприязни - слишком высокий, не люблю таких.

- Здравствуйте, товарищ Ежов! - голосит нестройный хор.

Киваю легонько. Охрана расходится по комнате, встав у окон.

- Киреев? - цежу сквозь зубы.

- Я, товарищ Ежов! - белый как мел директор выдвигается из кучки.

В каждом движении видна раболепная покорность... Даже смешно - бугай, а кажется маленьким! Я вот, метр с кепкой, а какой большой!

- Ты не родственник того самого Киреева? Расстрелянного, как враг нашего трудового, советского народа? - громко интересуюсь я.

Человек меняется в лице, хотя казалось бы - куда уж?

Возле Киреева мгновенно становится пусто: только что ещё стоял человек в окружении сотрудников, и - бац, на тебе - совсем одинёшенек.

- Слушай теперь меня внимательно, 'товарищ' Киреев...

Сквозь грубую побелку проступают оранжевые обои, ателье растворяется, закачавшись в белесом мареве...

- Коля, Коля!!! Очнись!!! - кто-то безбожно лупит меня по щекам. - Коля, твою мать, не дури, ну?!..

Нет ни сотрудников ателье, ни Киреева с белым лицом. Даже грубой побелки и красавицы в гранатовой помаде - тоже, нет. Есть только испуганное лицо Юрки совсем рядом и кофейня. Как её там? 'Палаццо делла Канчеллерия', в старом доме на Тверской.

Где всё по-прежнему: академическая парочка за соседним столиком, шмыгающие официантки в холщовых передниках...

- Очухался? - Юрка внимательно смотрит мне в глаза. - Ну, брат, я не ожидал: ты отрубился мгновенно, зрачки закатились и опал на спинку... Как от передоза... - он пристально щурится: - А ты часом не это, брат... Не балуешься наркотой?.. А то знаешь, штука такая...

- Очумел? - выдавливаю я, с трудом распрямляясь. - Сколько я провёл в отключке?

- Я время не засекал, конечно, но с полминуты с гарантией. - Юрка не отводит от меня взгляда, словно что-то увидел. - Скажи, а ты...

- Ты не поверишь, но я только что видел сон, Юр.

- Сон?

- Да. Про Ежова и это же место. Раньше здесь находилось ателье, а Ежов приезжал сюда к одной из любовниц.

Вкратце я пересказываю очередное видение психиатрическому другу. Друг, к его чести, на сей раз предельно серьёзен.

- Гранатовая помада, говоришь? - угрюмо спрашивает тот, когда я заканчиваю.

- Ага. Ежов маленьким был, метр с кепкой. Ну, и поднялся на цыпочки, чтоб та его чмокнула.

Ничего не отвечая, тот внимательно осматривает ладонь. Затем, перегнувшись через столик, бесцеремонно трёт мою щёку пальцем. От неожиданности я даже не успеваю отдёрнуться, а когда делаю это со словами: 'Да всё уже, тут я!!!..', тот, ничего не говоря, молча садится на место. И тут до меня, что называется...

- Помада?!

Ещё раз глянув в ладошку, тот пожимает плечами.

- Покажи!

Нехотя тот протягивает руку. Ту самую, которой лупасил меня по фейсу, приводя в чувство. Между указательным и средним пальцами отчётливо виднеется красное пятно. Насыщенно-гранатового такого цвета. Точь-в-точь как у той красавицы, что улыбалась Ежову за стойкой ателье тридцатых годов. Мля...

- Ты понимаешь, старик, что этого просто не может быть? - прихлёбывая из очередной кружки, Юрка расходится вконец. - Потому что не может быть никогда? Не может человек перемещаться во времени, ещё и принося оттуда материальные, понимаешь? Материальные, вещи! Помада и рукав твой в рыбе, как и синяк - они материальны, понимаешь? В глюки и психиатрическую картину, ты уж прости - обусловленную неврологией, опухолью, наркотой, ещё чем - я поверил бы, как два пальца. Там ещё и не такое люди видят, но тут... - с этими словами Юрка делает солидный глоток, разом вливая оставшиеся полкружки в бездонное чрево. - Официант!.. Ка! Повторить!

- И что мне теперь? - отставив кофе, я бездумно таращусь в освещённую Тверскую за окном: бесконечный поток автомобилей, мигающие рекламные вывески... Кому-то есть дело до меня?

- Что, что... Кстати, ты Сталина не видал ещё? В своих образах?

- Сталина не приходилось. Расстрелы в основном, дом его... Дочка у него с моей Наташкой ровесница. Я гуглил - приёмная, вроде. Но тот от неё без ума был.

- Угу, угу... - Юрка задумывается. - Слушай, такой вопрос к тебе: Ты этого своего Ежова изнутри видишь, говоришь? Ну, то есть, он - это ты как бы, да?

- Не мой он, и не надо тут...

- Ну, Ежова, не обижайся? - заглядывает тот в пустой стакан.

- Ну, да.

- То есть, получается, вы одна личность в твоих глю... Снах?

Я задумываюсь.

- Вроде бы. Но при этом я наблюдаю происходящее как бы изнутри.

- То есть всё-таки не одно сознание, получается? Разные?

- Получается, так.

Юрка торжествующе принимает от ошалевшей уже бегать туда-сюда официантки очередную порцию алкоголя. Дождавшись, пока та исчезнет, прихлёбывает, подмигнув:

- Понимаешь, к чему я клоню?

- Неа.

- Ну, включи мозг, старик: если ты видишь происходящее изнутри, отдельной личностью, попробуй начать делать что-то от себя самого! Находясь в нём!

- Как это? - не понимаю я.

Вид Юрки являет собой полнейшее разочарование. Будто все его труды пошли прахом из-за какого-то полного тупня меня.

- Как это, как это... - недовольно морщится он. - Взять, и сделать что-то не от лица наркома НКВД Николая Ежова, гори он в аду, а от тебя, Николая Костикова! Ведущего пиарщика своих рогов и копыт, или, что у вас там за контора...

- Неважно. Продолжай? - я больше не смотрю в окно. Внимание моё всецело сконцентрировано на Юрке.

- Ну, сам не понимаешь, что ли? Приснился тебе твой друган, к примеру...

- Юр!

- Ладно, ладно. Приснился тебе палач и кровопийца Николай Ежов. Что у него там? Очередной расстрел?

- Допустим?..

- А ты берёшь такой, и расстрел этот отменяешь. Говоришь мол: приказываю освободить таких-то и таких-то, невиновны они, мол, и жертвы произвола. Бинго - и люди живы, и ты понимаешь, что берёшь свои глюки под контроль!

- И что потом?

- Что, что... Не знаю. Ежова твоего наверняка пристукнут, как не выполнившего разнарядку партии и самого, так сказать... - довольное лицо его излучает свет и радость.

А я смотрю на него, и по спине начинают бежать зябкие мурашки. Потому что только сейчас, со словами друга детства, до меня начинает доходить весь ужас происходящего со мной.

- То-то и оно, Юр. Я же про синяк тебе рассказывал, да? Пристукнут Ежова, и... А его и без того, кстати, скоро пристукнут. Судя по событиям, сны мои - про конец тридцать восьмого, там тоже осень, как и у нас. Закат карьеры, Берия уже в наркомате во всю рулит. Весной тридцать девятого кровавого карлика арестуют, предварительно переведя в наркомы водного транспорта, а расстреляют в феврале сорокового. Полтора года, от силы. Понимаешь, о чём я?