Колесница времени (сборник)

— Тебе нельзя уставать сегодня, — хохотнул он и обнажил частокол белых узких зубов. — У нас впереди целая ночь.

— Я отдохну чуть-чуть. Минут десять-пятнадцать.

Ведь впереди целая ночь, — отвечала она и вновь опустила светящееся облачко фаты. Тут я заметил в темном углу, где оркестр, овальную дверцу и буквы полукругом, тот же цветной вензель, что и на входе:

К этой двери и поплыло платье с рябиновыми кистями, а женишок потопал к столу, где его встретил разбитной собрат с чашей амриты и присловицей, сопровождаемой подмигиваньем: «Жених и невеста поехали за тестом, тесто упало, невеста пропала». Оркестрик бесновался уже без ведьмы. Поскрипывающий робот вновь открыл мне ту же дверь. Я спустился с крыльца и обогнул терем. Вишни начинали свое шествие на холм прямо от черных угловых окон. Под ногами дрожала от сырости трава, приникала к земле в поисках последних капель тепла.

Я встал под молодую вишню перед оконцем. Блеснуло за стеклами сияньице фаты. Невеста раскрыла створки, но не сразу, потому что искала на ощупь задвижку, а включать свет ей, наверное, не хотелось. Она склонилась перед распахнутым окном, положила руки на пылающий лоб и так замерла.

— Гори, гори ясно, чтобы не погасло, — прощебетал я голосом ласточки.

Невеста подняла голову, опустила руки на подоконник, пристально вглядываясь в сад. Потом сказала шепотом:

— Кто-то из наших навострился говорить по-птичьи.

Никак Алена Седугина. — Она вздохнула. — А может, показалось…

— В небе солнце показалось, как коврижка, разломалось, — протенькал я синичкой и, когда невеста изумленно раскрыла глаза, добавил своим голосом, спокойно, чтобы не напугать: — Совет да любовь, прекрасная невестушка.

— Спасибо, — отвечала она, хотя и вздрогнула. — Вы кто? Голос такой старый, и в саду ничего из-за туч не видно. Только контуры вишневых деревьев.

— Вот вишни и спрашивают невесту. Скажи: твой это суженый?

— Мой суженый? — задумалась она. — Чей же еще?

— На веки вечные? До смертного часу? Единственный в мире?

— Зачем вы так любопытствуете? — сказала невеста и смутилась.

— Вишни тебя пытают: это он? Единственный? Во все времена?

— В какие во все?

— Была же ты в мыслях невестой в далеком прошлом? Ну хоть при Иване Четвертом, хоть при Великом Петре? Конечно, была. И в просторы грядущего мысли о суженом посылала?

Она задумалась.

И тогда — запястье левой руки к плечу, ладонь на отлете — я высветил на ладони полусферу — подобие опрокинутой хрустальной чаши. За стенами чаши венчал светел месяц свод звездных покойных небес, и струилась, блестя перекатами, древняя Нара-река меж хмурого воинства елей по берегам. И вызванивали железными боталами кони в ночном, и лучина теплилась в избушке с краю деревни, на взлобье холма, на полугорке, возле реки. А за горою, за выпасом, на поле средь озимых стоял отрок в лаптях, в портках и рубахе холщовой почти до колен.

— Встану я и пойду в чисто поле под восточную сторону, — причитал отрок. — Навстречу мне семь братьев, семь ветров буйных. «Откуда вы, семь братьев, семь ветров буйных, идете? Куда пошли?» — «Пошли мы в чистые поля, в широкие раздолья сушить травы скошенные, леса порубленные, земли вспаханные». — «Подите вы, семь ветров буйных, соберите тоски тоскучие со вдов, сирот и маленьких ребят — со всего света белого, понесите красной девице Марине в ретивое сердце, просеките булатным топором ретивое ее сердце, посадите в него тоску тоскучую, сухоту сухотучую, в ее кровь горячую, в печень, суставы, чтобы красная девица тосковала и горевала по мне, рабу божьему Ивану, все суточные двадцать четыре часа, едой бы не заедала, питьем бы не запивала, в гульбе бы не загуливала и во сне бы не засыпывала, в теплой бане-паруше щелоком не смывала, веником не спаривала, и казался б я ей милее отца и матери, милее всего рода-племени, милее всего под господней луной…»

Точно туманом подернулась чаша. А когда прояснилась сызнова — сидели уже жених и невеста на вывороченном тулупе за столом свадебным, и дружко-затей;!ик щелкал бичом за стеной, молодых от чар оберегая, и в сеннице, где им предстояло впервые возлечь, калену стрелу утверждали уже в изголовье, и, прежде чем чашу заздравья испить, величали сватья молодых, предрекали богатство и счастье, и похаживал возле сенницы бородач востроглазый, поигрывая топором: «Эге-гей, сила дьявольская, берегись, к молодым жавороночкам нашим — не подступись!» Но не боров семипудовый лобызал свет-невестушку в сахарные уста, не про него стрела утвердилась и топорик на клонящемся солнце лучами играл. Другому судьба нагадала медвяную выпить росу.

Другому счастливцу, другому…

Ах, на Наре то было, на Наре, на тихоструйной реке.

— Да как вы это делаете? — раздался ее испуганный голос. — Там у вас на ладони, дедушка, я. Хоть и маленькая, но живая… Так про этот, что ли, сюрприз намекал мне Боря? Почему вы ни слова в ответ? И зачем погасили… ну… эту… хрустальную?..

— Что ответишь, невестушка, вишням? — спросил я.

— Погодите, закрою комнату на ключ, — отвечала она заговорщицким шепотом, и до меня донесся стук каблучков.

— Ой, она уже заперта, — в раздумье сказала она, возвратясь к подоконнику. — Хотя вроде бы я не закрывала…

Именно сейчас тот, кто сидел за рулем элекара, убедился, что к самолету безнадежно опоздал, и, глядя в почти прильнувшее к земле небо, предвидел крупные неприятности со стороны зловредного Куманькова.

— Кто вы? — спрашивала невеста с вытянутой над подоконником рукой, как бы придерживая незримую занавеску и силясь меня рассмотреть. — Я заметила волосы до плеч, спутанные и седые. Кто вы, дедушка?

— Стерегущий вишню, — сказал я.

Она сразу обрадовалась.

— Значит, здешний сторож? Я слышала, ваша профессия вымерла еще в прошлом веке. Теперь повсюду электронные стражи.

— Я не электронный.

— Наверное, нет… Отчего вы ни разу не взглянули себе на ладонь… ну, там… где мы с Иваном… в стародавнее время… как я девочкой еще мечтала…

— Мне не надо туда смотреть, — сказал я.

— Почему, дедушка?

— На правду, как и на солнце, во все глаза не глянешь.

Невеста вздохнула.

И тогда — запястье к плечу, ладонь на отлете — я высветил на ладони полусферу — подобье опрокинутой хрустальной чаши. Под нею брели березы по пояс в чуть синеватом снегу, и вилась меж берез раскатанная дорога, устремляясь с горы на сверкающий лед запруды, и гремел бубенцами поезд свадебный, звонкоголосый, и каурые кони грызли бешено удила, и смеялись на шкуре медвежьей в санях жених и невеста. «Эх, червонцев навезу, девке выкуплю косу!» — рассыпал гармонист прибаутки, а на околицу бабы да девки повыбежали: выкуп — да немалый за красный товарец! — требовать с женишка.

Но не увалень, не толстячок у избушки со шкуры медвежьей вскочил да зазнобу по тропке понес на руках.

На Оби это было, ах, на угорьях обских, в богатырских раздольях, в жарком сибирском снегу…

— Я угадала, кто вы. Иванов дед Лука. Иван про вас часто рассказывал. И показывал фото, где вы на Марсе.

— На одном из марсианских полюсов, — уточнил я. — Не только на Земле случаются свадьбы. Играют и на Уране, и на Марсе. Показать?

— Спрячьте, дедушка, вашу игрушку в футляр. Она чудесная. Только зря меня укоряете: героя, мол, променяла на толстячка.

— Лучше синица на земле, чем журавль в небе? — спросил я.

— В небе! В небе! — воскликнула невеста с обидой в голосе. — Я от Ивана только и слышала о небе. Зов звезд! Хороводы разноцветных солнц! Астроморфоз!

Хронотуннели! Жди меня победителем! — : Она смахнула слезу.

— Победителю — исполать, побежденному — горевать, — сказал я и в ответ услышал ее резкое:

— Старик Лука, да знаете ли вы, что ваш внук улетел почти навсегда? Я узнавала в Планетарной Академии, до самого президента добралась.

— Все равно он вернется, невеста.

— Может, вернется. Ему будет лет тридцать, да?