Русская фантастика 2010

Преследовать нас никто не решился.

Когда «Пташка» ушла в подпространство, где нас никто не мог достать, я позволил себе расслабиться. Прислонил жезл к алтарю, осторожно вынул из деревянной мозаики свои четыре лашки, поставил на их место копии, которые мы с запасом нарезали ночью, когда готовились к старту.

Патрик тоже вернул лицу осмысленное выражение, оставил колотушку и занялся своими лашками. На мои лашки он даже не взглянул, да и у меня мысли не мелькнуло, что можно было бы поживиться за счет товарища. Кто прошел испытание перед лицом великой богини, тому чужого не надо.

— И куда теперь? — спросил я Патрика.

— Сначала на Эльсиан, выручать мою «Красавицу», пока агенты Сэмингса не переделали ее в каботажное судно.

— А потом?

— Потом — не знаю. Только продавать свой лаш мне почему-то не хочется. Что толку остаток жизни сидеть на какой-нибудь курортной планете и греть пузо на солнышке? Тогда уж лучше было оставаться стражем при великой богине. Разницы никакой.

— Заметано! — сказал я. — Выручаем «Красавицу», а потом махнем на Тир. Там объявлен конкурс среди вольных торговцев: контракт на доставку пряностей. Дело чистое и прибыльное. Конечно, туда народ со всей галактики слетится, но как ты думаешь, кто выиграет конкурс: какой-нибудь случайный тип или двое парней, у каждого из которых в кармане пара лашек? Эти дощечки не просто приносят удачу в делах, они помогают уговорить кого угодно, если конечно, — тут я поклонился великой богине, — в твоей душе нет грешных мыслей.

— Ты меня с помощью лаша не уговаривай, — сказал Патрик. — Я и без того согласен.

— Тогда выпьем за удачу! — и я пошел доставать последнюю (на этот раз действительно последнюю!) бутылку террианского.

Леонид Алехин

Нет жалости

Антон Шестопалов загрузил колбу с реактивом в центрифугу. Поставил таймер на шесть минут. Под гипнотическое гудение агрегата мысли текли вяло. Купить Кириллу кроссовки. Ната просила хлеб и сметану. Машину помыть. Интересно, если на анализаторе зажжется зеленый — как изменится его жизнь?

Сколько он себя помнил, в голове у него звучали два голоса. Первый занудно перечислял повседневные дела, мелочно припоминал обиды, заново проговаривал малозначимые диалоги. Второй изредка вклинивался в бесконечный бубнеж первого, стремясь его огорошить, заставить притихнуть. Именно он когда-то спросил маленького Антоху: а что там, в конце, когда погаснут все огни и умолкнут все голоса? Неужели совсем ничего-ничего?

В защитном костюме было жарко и нестерпимо чесалось все, что невозможно было почесать. К тому же захотелось курить. «Вот еще новость», — подумал Антон. Курить он бросил четырнадцать лет назад, сразу после института. Натка боялась за ребенка.

Шесть минут оттикали. Мелькание колб в центрифуге замедлилось. Теперь все внимание на подмигивающий желтым анализатор.

Желтый. Желтый. Желтый. Пауза. Данные пошли загружаться в компаративный блок. Теперь мигает быстрее. Желтый. Желтый. Желтый. Желтый. «Сейчас красный, и напьюсь. Год работы насмарку. Третий раз, между прочим». Желтый. Желтый.

Компаративный отработал, теперь, по идее, шумовой фильтр, и все. Желтый мигает часто-часто. Перед самым концом должен на несколько секунд зажечься ровно. Значит, данные с частотными характеристиками информационного шума выбракованы, и анализатор готов выдать результат. Девять образцов клеточной ткани. Если хотя бы один образец реагирует не по эталону — эксперимент провален. Все начинать сначала. «Точно напьюсь». Желтый, желтый, желтый. Желтый. Зеленый.

В первую секунду он не поверил. Повернулся всем телом, иначе костюм не позволял, глянул через бронестекло в лабораторию. Зайцев показывал большой палец. Совпадение реакции с прогнозом сто процентов.

— Ну, вот и Нобелевка, — сказал Антон. — Лет через пятьдесят, когда рассекретят.

На выходе из дезактивационной камеры его встретила ассистентка Саша. Припечатала кровавый поцелуй прямо на прозрачное забрало костюма.

— Шестопалов, ты гений, — сказала она. — И я тебя люблю.

Как в старых советских фильмах подруга великого ученого, по-настоящему и навсегда.

Антон снял шлем, и тогда она поцеловала его в губы. Как полагается подруге великого ученого, глубоко и без церемоний, с языком.

— Ты чего, — сказал он, осторожно отстраняя Сашу. — Люди же смотрят.

— Люди — это Заяц, — бесцеремонно заявила она. — Ему можно.

Да, Зайцев был в курсе. Как и половина комплекса. Можно сказать, все были в курсе, когда у них с Сашей еще ничего не было. Длинноногая брюнетка с внешностью кинозвезды и вкрадчивыми повадками мурены, ассистентка молодого ученого, не замеченного в пренебрежении женским полом. Безвыходная для обоих ситуация.

Девочка сделала сегодня карьеру, ехидно заметил второй голос. А зажгись красный, переметнулась бы играть в любовь и науку к Епифанову, например. Зря, что ли, последний месяц плазмоидами интересовалась? Перспективные плазмоиды у Епифанова.

— Эх, Сашка, теперь заживем, — сказал Антон.

И сам поцеловал девушку в пахнущие яблоками губы.

Верный Зайцев уже стоял наготове с мензурками, до краев наполненными спиртом.

— Вместо шампанского, — сказал он. — Сашенька, тебе разбавил наполовину.

— А запивать? — капризно спросила Саша.

Зайцев сунул ей пластиковый стаканчик с соком.

— Ну, — он поднял мензурку, — за нашего триумфатора и его дрессированные нуклеотиды!

— Режим нарушаем? — донеслось от двери.

Зайцев съежился. Из двухметровой шпалы он умудрился в мгновение превратиться в серого маленького невротика. Таким магическим образом на него (и не только на него) действовало присутствие куратора комплекса, полковника Астафьева.

— Товарищ куратор, — лег на амбразуру Антон, — у нас повод. Готов, как старший, понести наказание.

— Про повод знаю, — смягчился Астафьев. — Что и говорить, Антоша, заждались. Но чем дольше ждешь, — он ожег кавалерийским взглядом бедра Саши под коротким халатиком, — тем сильнее желаешь, так? Налейте, что ли, и мне.

Спирт полковник выпил мелкими глотками. Причмокнул, от запивки отказался.

— Значит, так, — сказал он, утирая непрошеную слезу рукавом штатского пиджака. — Допивайте по-бырому. Ты, Антон, закончишь, сразу ко мне. Отчет жду завтра, сегодня так поговорим. Александра, очаровательны. Зайцев, смотри у меня. Все, бывайте. Антон, жду.

Дверь с шелестом закрылась за его спиной.

— Убедительно играет, — прошептала Саша. — Милая солдатская простота. А зрачки как дырки от пуль.

Антон приложил палец к губам и взглядом показал на стены. Все пишется, дорогая, все пишется.

— Все мы играем, — сказал он не без намека на давнишних плазмоидов. — Главное, не заигрываться.

— С тобой разве заиграешься, Шестопалов? — спросила Саша с неожиданной усталостью. — У тебя же только то игра, где выиграть можно.

Сказала и выпила остатки разведенного спирта из своей мензурки.

В кабинете Астафьев достал бутылку дорогого коньяка, два бокала.

— Мне уже звонили от самого, — он кивнул на красный телефон без диска, стоявший отдельно от всей остальной техники. — Выражали крайнее удовольствие успехом проекта. Просили поздравить и пожелать дальнейших свершений.

— Служу России, — сказал Шестопалов.

Без малейшей, кстати, иронии. Мог бы сидеть где-нибудь в Калифорнии, стволовые клетки выращивать. Тоже перспективно, половина его курса уехала и не жалуется.

Астафьев хлопнул коньяку, что удивительно — залпом.

— Запах не переношу, — объяснил он. — Спирт могу, как воду, а эту дрянь только так.

Антон покивал. Мелкие чудачества, картинный образ солдафона — он давно разглядел куратора за нехитрой психологической броней. То, что он увидел, не пугало его, как Зайцева, но и симпатии не вызывало.

Астафьев безошибочно отношение Антона к себе чувствовал.