Рассказы (сборник)

— Очень нехристианские науки, — серафим неодобрительно прищурился. — Кстати, забыл спросить: вы вообще-то крещены?

— Гм, — растерялся Лев Владиленович. — Скорее всего, да, — решил выкрутиться он. — наверняка в детстве что-то такое было. Правда, я в церковь не ходил, в Советском Союзе это было, знаете ли, наказуемо…

— Ах вот вы откуда… — серафим как-то сразу помрачнел. — Я думал, вы европеец. У вас хорошее произношение. До свидания.

— Как это до свидания? — не понял Сабельзон.

— А вот так, — серафим захлопнул книгу. — Ваши и так все места скупили. Березовские там всякие, Абрамовичи.

— Я не Абрамович! — закричал академик, чувствуя, что фортуна ускользает.

— А это сейчас проверят, — серафим повёл крылами, и всё исчезло.

— Добrейшей вечности. Ви таки евrей?

На этот раз академик попал в пространство, сильно напоминающее физическую реальность. Он сидел в великолепно обставленном кабинете, в мягком кожаном кресле. Во всяком случае, кресло под ним было — не хватало только ощущения придавленной задницы. Но кресло было роскошным. Столь же роскошными были картины на стенах — в основном Шагал — и длинные книжные полки, заставленные аккуратными томиками.

Картину несколько портил хозяин кабинета. Можно было бы сказать, что он сидел за роскошным письменным столом красного дерева — если бы это было правдой. Увы, он не сидел, а парил в воздухе, чуть подёргиваясь, как воздушный шарик. На воздушный шарик он, впрочем, тоже не походил — хотя бы потому, что форма у него была далёка от округлой. По правде говоря, хозяин очень напоминал висящий в воздухе нос — правда, огромный и к тому же весьма характерного вида.

Из ноздрей свисали длинные пряди волос, сильно смахивающие на пейсы — ими он пошевеливал в такт разговору.

Сверху всё это безобразие прикрывала аккуратная кипа.

— Ну, если моя фамилия Сабельзон и я академик, то, наверное, да? — попытался мысленно улыбнуться Лев Владиленович. — Хотя никогда не придавал этому значения. Это другие придавали, — не удержался он.

— По всем сообrажениям вы таки пrавы, — согласился нос, — нос подался вперёд, как бы принюхиваясь или что-то высматривая. — Но если я чего понимаю, вы ж таки из rоссии, а с этой стrаной всегда ну всё так сложно. Всё таки надо за вас посмотrеть.

— Я не обрезан, — честно сказал Сабельзон.

— Ой, ну не говоrите мне за этих глупостев, — фыркнул нос. — Кого сейчас интеrесует ваш поц, котоrого у вас тут нет? А вот шо ви такой честный, таки настоrаживает…

— Простите, вы не могли бы думать без акцента? — не выдержал академик. — Знаете, раздражает.

Нос кивнул — как показалось Льву Владиленовичу, одобрительно.

— Извините, — сказал он совершенно нормально. — Это такая проверка. Если бы вы начали мне подражать, сразу стало бы ясно, что вы никакой не еврей. Столько сволочи сейчас к нам лезет! И все хотят родиться в хорошей еврейской семье. Особенно антисемиты всякие, — добавил нос и скептически хмыкнул. — Они, представьте, верят, что у нас там мёдом намазано.

— Ну, допустим, не мёдом… — подумал Сабельзон. — Я, безусловно, человек европейской культуры, и не откажусь родиться в хорошей еврейской семье. Я любил своего отца, и надеюсь, что следующий будет не хуже.

— Он у вас, извините уж, не еврей, — нос развёл пейсами.

— Гм. А кто же? — академик попытался приподнять бровь, и только её отсутствие помешало ему это сделать. — Да и почём вам знать, вы же не мой куратор?

— У нас есть свои источники, — важно заметил нос. — Говорю же, всякие к нам лезут. Поэтому мы наводим справки. Вот, кстати, и справка, — на столе развернулся длинный свиток, по виду пергаментный, нос поплыл над ним, принюхиваясь. — Любопытная история. Был начале века такой одесский фельетонист, писал под псевдонимом Сабель-Звон, ну, знаете, из классики… Писал, конечно, то, что требовала одесская публика, а сам был членом Союза Русского Народа, в Одессе это было — как быть белым расистом в Гарлеме. Но тем не менее, был. Потом случилась заварушка, к власти пришёл известно кто, и, в общем, он выправил себе документ на псевдоним, под которым его знали как прогрессивного публициста. Правда, документ выправлял таки еврей. Ну и написал как слышал. Так вот, это был ваш дедушка. Потом он, кстати, стал пламенным коммунистом, даже сына назвал в честь Ленина…

— Всё это полная ерунда, — заявил Сабельзон.

— Ну, допустим, ерунда, — нос покачнулся в воздухе, как кораблик на волне. — Хотя, по-моему, неплохая майса. А вам-то почём знать?

— Потому что моего папу назвали Владиленом не в честь Ленина, а в честь маминого брата. Которого действительно назвали в честь Ленина, но, несмотря на это, он был очень хороший человек, — рассказал академик семейную легенду.

— Ну, раз в честь маминого брата, значит, точно еврей, — удовлетворённо констатировал нос. — На самом деле это неважно. Важно то, что вы неглупый человек, а все неглупые люди должны иметь свой шанс… В общем, куда хотите? У меня есть несколько израильских вакансий. Придерживал, конечно — но для хорошего человека не жалко.

— Я буду здоровым? — для начала поинтересовался академик, вспомнив о слепой французской девочке, которой он чуть было не стал.

— Ну, как все… С обычными еврейскими проблемками, но, в целом, да, — нос клюнул воздух. — Мускулов, как у Шварцнеггера, не обещаю, зато светлую еврейскую голову — пожалуйста.

— А семья нормальная? Наркотиками не торгуют? — продолжал допытываться Сабельзон.

— Да боже ж мой! Нормальные семьи, хасидим, на пособии… — пробормотал нос, но академик услышал.

— Извините, — сказал он вежливо, но твёрдо. — Я как раз недавно читал статью про демографические проблемы ортодоксов. Быть десятым ребёнком в религиозной семье мне не хочется.

— Приятно иметь дело с умным человеком, — выражение носа, однако, свидетельствовало о другом. — Как тогда насчёт Америки? Есть пара интересных вариантов.

— Ничего против не имею, — профессор заинтересовался. — Можно мальчиком? Здоровым, нормальным, из хорошей семьи? Образование тоже очень желательно.

— Ну разумеется. Вот у нас тут нормальная здоровая еврейская семья. Первый сын уже есть, будете вторым. Младшеньким, — это слово нос протянул как-то очень сладко.

— А чем я буду заниматься? — не отступал профессор.

— Вас будут заставлять учиться на юриста, но вы взбунтуетесь, переживёте духовный кризис и станете творцом, — нос задрался к потолку. — Скорее всего, займётесь прозой. Но, может быть, изберёте живопись. Или сцену. Вам ведь нужно духовно развиваться, не так ли?

— Пожалуй, — сказал Сабельзон, припомнив слова куратора. — А как насчёт материального положения? Не хотелось бы, знаете ли, голодать. И вообще не люблю быть стеснённым в средствах, — решительно закончил он.

— Тут всё в порядке, — заверил нос. — В молодости возможны небольшие трудности, но большую часть жизни будете хорошо устроены. Плюс признание, премии, пресса, молодые любовники…

— Что-о? — не понял профессор. — Какие ещё любовники?!

— Ну, — заюлил нос, — вы же понимаете, современная культура — очень сложный механизм, там очень большая конкуренция. Чтобы сделать карьеру в этой области, мало быть евреем, нужно ещё иметь соответствующую ориентацию… Да в этом нет ничего страшного. С точки зрения чистого сознания, все эти различия — такая мелочь!

Профессор, однако, был иного мнения.

— Нет, — твёрдо сказал он. — Вы меня извините, но я традиционалист. Во всяком случае, в этом вопросе.

— От гомофобии — один шаг до антисемитизма, — предупредил нос, спустился вниз и озабоченно почесался о столешницу… — Ну да ладно, я не особенно на это и рассчитывал. Хорошо, открываем карты. Вот ваше место! — свиток снова развернулся. — Для вас берёг. Светская семья, отец — учёный, мать — дочь миллионера. Родом из Штатов, живут в Италии. Обеспеченные люди, к тому же вскоре ваш будущий отец получит кафедру. Собираются завести ребёнка. У них роскошный дом в старом квартале. Под окном — персики. Вы любите персики?