Дорога Отчаяния (ЛП)

Миску исходящего паром свежего чаудера подала пустоглазая, жующая бетель девочка–подросток.

Малышка не протянет и трех месяцев, не то что три года, подумала Мария Квинсана. Но чаудер был на диво хорош. Странно, но за все годы, которые она провела здесь и когда имела возможность есть его бесплатно, она ни разу даже не попробовала.

Энергия, которой она обладала тогда, до сих пор изумляла ее. С пяти вечера до полуночи подавать чаудер, буайабес и гумбо, вставать в восемь утра и идти в штаб–квартиру Партии на проспекте Кайанга, чтобы заполнять конверты и мешки и отправлять их на пирс 66. Сторонник партии, член партии, партийный функционер — а затем пришло время выбирать между партийной кандидатурой и рыбным супом. На самом деле никого выбора не было, но она до сих оставалась благодарна Раано и его долларам. Она услышала много интересного из набитых чаудером ртов своих клиентов — достаточно, чтобы переписать партийный манифест к выборам в Региональное Собрание Сыртии и вознести партию на постамент чемпиона по всему континенту. Она тоже была там, на пьедестале, вместе с другими партийными деятелями, аплодируя кандидатам–победителям и мысленно повторяя: «жалкие куклы, жалкие куклы». Она привела их к власти, научив слушать людей.

Слушайте, говорила она, слушайте людей: слушайте, что они любят, что они ненавидят, что приводит их в ярость, что приносит им счастье, что их беспокоит, на что им наплевать. Партия, которая умеет слушать — это партия–победительница. На самом же деле она добивалась того, чтобы они слушали Марию Квинсану, говорящую им, кого надо слушать.

— Вы должны сами баллотироваться в Собрание, — предложил ей тогда Мохандас Ги, — вы, которая столько знает о народных нуждах. — Она отказалась. Пока. То, что выглядело как самоотречение, на деле являлось амбициями.

Ее время придет вместе со всемирными выборами, через два года. В эти годы она была молотом, ее манифест — наковальней, и ковала она Новую Партию. Настойчивая нужда в реформах вымела старые кадры. Собралась новая Коллегия выборщиков и многие старые реакционеры («профессиональные политиканы», как уничижительно называла их Мария Квинсана), обнаружили отсутствие своих имен в региональных бюллетенях. И все же Мария Квинсана ступала с оглядкой. Ее лицемерный замысел — в борьбе с профессионалами от политики привнести в политику еще более высокий профессионализм — никогда не должен быть раскрыт. До этого дня дожило слишком много светил, способных уничтожить ее.

Она макала кусочки хлеба в чаудер и наблюдала за рыбаками, занимавшимися сетями и парусами на пристанях с той стороны Бульвара Океан. Годы и десятилетия. На этих выборах ее вполне удовлетворит пост советника. Тремя годами позже настанет момент, когда она блеснет в роли лидера партии. Чайки кружились и переругивались над открытыми люками рыболовных судов. Годы и десятилетия. Политика подобна морю. Манифест был сетью, население добычей, а она — рыбаком.

Раано Туриннен тяжело уселся за стол напротив нее.

— Как обед, госпожа К.?

— Как всегда, превосходно, Раани.

— Великолепно. Если хотите послушать, вы будете через пять минут по радио.

— Не выношу предвыборных передач. У меня голос, как у ламы. Только аппетит людям портить. Завтра идешь голосовать?

— Конечно. За вас, госпожа К.

— Ни слова, Раани. Тайна голосования — конституционное право человека.

— А я не стыжусь своего выбора. А как же — любой, кто со мной не согласен, может убираться из моего ресторана.

— Раани, а как же демократические права? Человек имеет право на собственное мнение.

— Не в моем ресторане. Вот сегодня приперлись два оборванца со значками Армии Родной Земли и давай тут развешивать свои листовки. Мне ничего такого в моем ресторане не надо, ну я их и вышвырнул. Они еще вздумали трепыхаться, пришлось настучать им по балде. С ними девка была, попыталась выцарапать мне глаза, представляете? Насчет это Армии Родной Земли — не знаю, госпожа К., мнения — это одно, а взрывы и убийства — совсем другое, разве нет? Вы же сделаете что‑нибудь с ними, а, госпожа К.? Чего там, я побаиваюсь, что они вернуться и сожгут заведение: я слышал, такое уже бывало. Разберетесь с ними, госпожа К.? Вы должны остановить их, они же все психи — а эта музыка, которую они играет, она вредна для детей. Они с нее дичают. Хорошо бы их не было. Когда вас выберут, вы должны остановить их.

— Остановлю, — сказала Мария Квинсана. — Обещаю тебе. — Затем по радио объявили партийную политическую передачу, посвященную Новой Партии Марии Квинсаны, и слушая музыку, она думала, какие из ее предвыборных обещаний она бы выполнила с той же охотой, как обещание уничтожить Армию Родной Земли.

38

Теперь, когда деревья выросли и стали давать густую тень, Дедушка Харан проводил в саду все больше и больше времени. Он полюбил проводить время за созерцанием преходящести всех вещей. Он думал о своем детстве, проведенном в Томпсонс Фоллз, он думал о первой жене, Евгении, он думал о детстве своего сына и о детстве его сына. Он думал о приемной дочери, превратившейся в дикое животное, он думал о своей внучке, против воли превратившейся в божество, и внуке, Величайшем Игроке в Снукер в Известной Части Вселенной. Он размышлял, доведется ли еще его увидеть. Он предавался всем тем мыслям, которые обычно посещают людей в сорок пять лет. Когда он был занят размышлениями, то предпочитал, чтобы ему приносили еду, чтоб есть в безмятежной атмосфере сада, где ничто не прерывало потока воспоминаний, а пару раз Бабушка приходила отвести его в дом на закате.

— Ты должен начать пускать туда людей, — сказал Раэл Манделла, много думавший о набитых карманах паломников, кружащих вокруг его дочери. — Сад спокойствия Серой Госпожи. Вход — двадцать сентаво. — Последнее время Бедные Чада Непорочного Изобретения завели манеру именовать ее Серой Госпожой.

— Не бывать тому, — сказал Дедушка Харан. — Это мой сад, предназначенный для моей жены, меня и тех гостей, который я приглашу. — Для поддержания приватности он нанял в бидонвиле, прозывавшимся Городом Веры и окружавшим базилику, несколько обнищавших Бедных Чад, чтобы они возвели вокруг сада стену. Довольный их работой, он сделал ворота, на которые повесил надежный замок; один ключ он носил в кармане, а другой висел на золотой цепочке на шее у его жены.

Когда суета и шум новой Дороги Отчаяния, переполненной предпринимателями, продавцами религиозной мишуры и хозяевами гостиниц становились невыносимыми, они запирались в саду и слушали пение птиц и плеск рыбок в маленьком ручье. Они сажали цветы и кусты, потому что покуда жив садовник, сад не бывает завершен, и пока они работали так, им стали попадаться уголки, которых они не могли припомнить: тайные лощины, маленькие водопады, тенистые рощицы, лабиринт, песчаный садик, травянистая лужайка с солнечными часами в центре.

— Дражайшая жена, не кажется ли тебе порой, что наш сад выбрался за пределы стены, которой я его окружил? — спросил Дедушка Харан. После почти часовой прогулки по загадочной, вымощенной плиткой тропе они пришли к каменной скамье под сенью ивы и сели передохнуть. Бабушка посмотрела в небо, казавшееся странно нежным, совершенно не похожим на яростные сине–черные небеса Дороги Отчаяния, и полным пушистых облаков.

— Муж мой Харан, я думаю, что так же, как мы растили наш сад, сад растил нас, и все удивительные вещи, которые мы находим в нем — семена, посеянные им в нашем воображении.

Они долго сидели, не произнося ни слова, на каменной скамейке под ивой, любуюсь облаками, в той тишине, которая возникает между стариками, не нуждающимися для общения в словах. Когда мир начал отворачивать свой лик от солнца, они поднялись с каменной скамьи и по тропинкам, куда более диким и прекрасным, чем они когда‑либо видели здесь, вернулись к воротам в стене. Пока они запирали за собой ворота, мимо них текла толпа торговцев пирожками и серолицых туристов.

— Я думаю, что если твоя догадка верна, протяженность и разнообразие сада могут быть бесконечны, — сказал Дедушка Харан. Бабушка в восторге всплеснула руками.