Железные паруса

— Да, — вспомнила она, — ты не привык.

Вначале они быстро шли, потом бежали. Он наизусть помнил все повороты и ступени.

Он держал ее за руку.

Он знал, что она не существует, — почти не существует. Но теперь не придавал этому значения. Он вообще ничему не придавал значения. Он снова был тростником над галечной отмелью, и прозрачный холодный ручей убегал к соленому заливу. Может быть, это была уступка или сдача позиции на один редут. Но в любом случае Он чувствовал, что на большее не способен, что дальше его что-то не пускает, что Он слишком реалистичен, чтобы броситься, очертя голову, в неизвестность.

— Я знаю, в чем твой секрет, — сказала она, не замедляя шага.

— Разве это что-то значит? — спросил Он как можно равнодушнее и подумал, что она хорошо ориентируется в темноте, даже чересчур хорошо для женщины.

— У тебя хороший щит — ты все время думаешь о прошлом.

Она сама делала его опасным.

— Да, — сознался Он, — в этом мое спасение.

— … и проигрыш… — добавила она.

Он не стал спорить. Зачем спорить, когда и так все ясно. К тому же под землей Он чувствовал себя не так уверенно, как на поверхности.

Наверху загудело, и с потолка и стен посыпалась пыль.

— Тебе не больно? — спросила она.

— Нет, — ответил Он, зажигая свечи, — здесь не больно. Здесь не бывает больно.

Потом они откидывали тяжелые засовы, открывали одну за другой дубовые двери и входили.

Сирены наверху уже перешли на свистящий шепот. Они искали и никого не могли найти.

Сегодня они зря стараются, у них нет ни единого шанса, подумал Он.

***

— Знаешь, я ведь немного другая, — сказала она и шевельнулась у него на плече.

Ее волосы пахли, как у всех земных женщин.

— Я знаю, сейчас это неважно, — ответил Он и поморщился, потому что никогда не любил объяснений.

Они лежали в темноте, и тишина была, как в склепе.

— Я все время, как это? Ввожу тебя за нос.

— Ничего страшного, — великодушно согласился Он и невольно улыбнулся.

На столе догорал огарок, и сквозь прищуренные ресницы Он рассматривал желтоватый нимб вокруг пламени.

— Мне стыдно, — добавила она, — но я не нарочно.

Он чувствовал под шинелью ее ноги с горячей кожей.

— Разве тебе не все равно? — спросила она.

Почти, подумал Он и ответил:

— Не будем усложнять жизнь.

— Не будем, — согласилась она. — Это твоя любимая поговорка. Я знаю, — и шевельнулась, и коленки, острые и хрупкие, уперлись ему в бедро.

Теперь она действительно напомнила его давнишнюю знакомую, возможно, даже хорошую знакомую.

— Я думаю, ты мне не веришь, — сказала она после минутного молчания.

Он попытался пожать плечами, и у него ничего не вышло.

— Какая разница — верю, или не верю, — подумал Он вслух. — Главное, что я остаюсь.

— Я не обладаю избирательной волей, — вдруг призналась она, — и завидую тебе. Все зависит от степени свободы. Даже здесь я более свободна, чем… чем…

Она замолчала настороженно.

— … у меня тоже нет выбора, — Он поспешил избавить ее от лишних слов.

— И все-таки ты свободнее, — сказала она снова. — Я всегда хотела быть мужчиной.

— Да, я помню, — сказал Он и действительно вспомнил те песчаные острова, куда они с ней убегали из города. Вспомнил, но как-то почти равнодушно.

— Я даже специально одевалась, как мужчина.

— Не надо, — попросил Он, — ты по-прежнему выглядишь изумительно.

— Правда? — обрадовалась она.

— Правда, — подтвердил Он.

— Спасибо, — сказала она. — Не знал…ла, — она засмеялась.

— Пожалуйста, — ответил Он и подумал, что теперь окончательно запутался.

— Карлос был прав, — сказала она.

— Карлос? — переспросил Он.

— Мой муж. Он погиб. Давно.

— А… — разочарованно протянул Он и подумал, что не имеет к этому никакого отношения.

— Он считал, что если даже мы друг друга поймем, — это не будет чем-то новым для тебя и для других. Для людей точно не будет. Как жаль… — сказала она. — Так хотелось бы удивить.

— Об этом говорил еще Падамелон, — вспомнил Он.

— Кто такой Падамелон?

Она уже ничего не помнила, и Он подумал, что она, быть может, хитрее, чем кажется.

— Мне иногда трудно понять тебя, — сказала она немного обиженно.

— Я такой же, как и все.

— Нет, — сказала она, — тебе, должно быть, сильно повезло.

— Только тем, что еще жив, — пошутил Он.

— Я знаю, что тебе здесь лучше, — сказала она, — это что, твой дом?

— Мое убежище, — сказал Он.

— Ты из династии борцов?

— Я не борец, — возразил Он. — Я всего лишь защитник.

— Мне приятно знать, что ты не из тех расслабленных и не из одномоментных, которые никогда не держат слова и не имеют имени, что ты понимаешь меня точно так же, как и я тебя, что ты независим и упорен. Ты меня еще помнишь?

— Да, — Он почти не кривил душой, — последние годы я часто думал о тебе.

— Расскажи, какая я?

— Ты… стройная…

— А еще?

— У тебя приятные глаза с карими искринками.

— Еще?

— Ты умная, — сказал Он.

— Никогда не знала себя такой. Это не комплимент для женщины, — возразила она.

— Тогда как же? — спросил Он.

— Как тебе хочется, — сказала она. — Но это не комплимент. Для таких, как я, это вообще ничего не значит…

— Да, я знаю… — начал Он.

Он хотел рассказать, о чем давно домыслил сам. Он почти собрался с духом.

— Ничего ты не знаешь. Как ты можешь знать то, чего не видишь, или то, чего не слышишь, а если слышишь, то искаженно.

— Я знаю…

— С-с-с… — она приложила палец к губам. — Это все человеческие кривлянья!

— Я знаю, — повторил Он, не расслышав.

— Ты не можешь ничего знать, мой дорогой, ты можешь только догадываться.

— Но мне кажется…

— Ты оперируешь лишь допущениями. Я сама ничего не знаю, — призналась она, — по крайней мере, того, — что выходит за рамки выделенной целесообразности, и зависимость моя от невидимого еще жестче, чем у тебя, потому что я из другого теста, потому что знаю — Сирены — это спираль-ловушка, точно так же, как и твой Громобой. Как тебе удалось его достать? А бессмертные Полорогие — всего лишь дубликат жандармов. Ну и что? Это еще не значит, что надо боготворить их и сидеть сложа руки. Возможно, они тоже ошибка, правда, не твоя.

— Никто и не сидит, — обиженно возразил Он.

— Конечно, — миролюбиво согласилась она, — но вечно бегает, даже с Громобоем.

— Хорошо, что я человек, — сказал Он.

Она выжидательно молчала.

— Хорошо, что я не посвящен, — добавил Он, — хорошо, что я просто из костей, крови и мышц, хорошо, что мне можно наплевать на сомнения и не дрожать при этом от страха.

— У тебя нет шансов, — устало произнесла она, — и это неоспоримый факт — все только и ждут, когда ты ошибешься. И тогда ты действительно попадешь в один из лабиринтов, где нет времени.

Быть может, она его чуть-чуть жалела.

— Значит, вы не ошибаетесь? — спросил Он.

— Я не знаю понятия "ошибка", — ответила она и покривила губами. — У нас нет допущений.

А «совести»? чуть не спросил Он.

— Пусть будет так, — сказал Он, — но я ошибусь сам и по собственной воле.

— Как те двое? — спросила она.

— Как те двое, — согласился Он.

— Но это глупо!

— Я не умею по-другому, — сказал Он.

— Люди упрямы, — обреченно вздохнула она, — как… как…

— … как бараны… — добавил Он. — Не придавай этому большого значения. Какая разница по сути, если никто не знает истины, если сомнения посещают вас, так же, как и меня, если мучения различаются лишь степенью градации, — конечно, если все это не великая мистификация.

— Великая мистификация? — переспросила она. — А вдруг это правда…

— … которой тоже нет…

— … это может быть только тысячной долей правды, — поправилась она, — но не более. Ты зря мучаешься. Таков мир. Миры, — поправилась она.

— Я только анализирую, — сказал Он.