Миры Филипа Фармера т. 19. Ночь света. Отче звёздный. Мир наизнанку

А вдруг под впечатлением от Книги они признают, что есть причина бояться ее содержания? Что, если, испугавшись, сознательно или нет, уверуют, что Книга содержит в себе истину?

Кэрмоди помолился, чтобы сердца их не знали страха.

Наконец он заснул беспокойным сном. Его разбудил чей-то голос. Священник испугался: ему почудилось, что с ним опять говорит миссис Фрэтт. В последний раз он слышал ее в конце Ночи. Но, может быть, она явилась снова, чтобы по-прежнему мучить его? А может, это богиня говорила с ним голосом миссис Фрэтт, пытаясь избавить его от ощущения вины за гибель несчастной женщины?

Нет. Это был его голос, идущий будто бы из глубины души:

— Что же явится с пробуждением Спящих? Самое доброе добро или самое злое зло?

Эта мысль пробила какую-то стену в мозгу Кэрмоди и затопила его сознание мраком, что чернее любой ночи.

Как же он мог видеть все эти чудеса и не верить во всемогущество Бунты? Как мог считать случайностью то, что стал первым инопланетным Отцом кэринянского бога Йесса, который сказал, что Кэрмоди открыл новый путь для религии его матери и что этот путь проляжет через всю Вселенную? Как он мог считать иронией судьбы то, что пророческая книга, написанная сыном богини, попала в руки именно ему и именно ему суждено нести ее людям? Почему его избрали в свидетели всех этих событий?

Неужели происшествие в госпитале Джонса Хопкинса, которое обратило его в веру истинной Церкви… было вызвано Бунтой, дабы он мог зарекомендовать себя как стойкий и верный служитель своей Церкви? Его вера, которую он столько лет считал нерушимой, была послана ему не Богом-Отцом, а Матерью-Бунтой, чтобы он, Джон Кэрмоди, сыграл роль космического Иуды?

— О, всемогущий Отец! — воскликнул он. — Тебе известно, почему все так случилось! Помоги мне, ибо я не знаю сих причин! Я видел великие чудеса, которым был не в силах сопротивляться. Ты должен дать мне ответ! Я никогда не нуждался в твоей помощи так, как сейчас!

ОТЧЕ ЗВЕЗДНЫЙ

НЕСКОЛЬКО МИЛЬ

A Few Miles

Copyright © 1960 by Mercury Press, Inc.

© перевод И. Полоцка

Братец Джон Кэрмоди нагнулся, вытянул морковку из унавоженной земли и услышал, как его окликают по имени.

Разогнувшись, он охнул, приложил руку к ноющей пояснице и стал ждать появления братца Фрэнсиса, ибо братец Фрэнсис не подозвал его, а всего лишь окликнул.

Братец Джон был невысок и крепко сбит, имел короткие иссиня-черные волосы, торчащие, как иглы дикобраза, и квадратную физиономию; одно веко было полуприкрыто. Братья-послушники ордена Святого Джейруса, к которому он принадлежал, не брили голов. На нем была длинная, до щиколоток, фибергласовая ряса каштанового цвета и такие же пластиковые сандалии. Выпирающий животик был обтянут широким поясом из пластикожи, с которого свисали крест и маленький молитвенник в темно-бордовой обложке.

Братец Фрэнсис, высокий и худой, с узким лицом, украшенным крупным горбатым носом, остановился рядом с толстячком и, показав на пучок морковки, который тот держал в руке, спросил:

— Что с ними случилось, братец?

— Кролики, — объяснил братец Джон, подняв на него глаза, и сделал возмущенный жест, хотя по ухмылке было ясно, что гнев его наигранный. — Кролики! Откуда они берутся? Мы живем в городе под куполом, обнесенным стенами, которые уходят глубоко в землю. Но кролики, крысы и мыши ухитряются подкапываться под них и разоряют наши сады и кладовые. По деревьям прыгают белки, а птицы, которые, должно быть, протискиваются сквозь молекулы крыши, гнездятся на каждой ветке. И насекомые, от которых не знаешь, как отделаться, разве что ловить и давить, тут как тут. — Он смахнул мошку и добавил: — Даже у меня на носу. Это исчадие ада целый час паслось на моем хоботе. Тем не менее я не притрагивался к нему, предполагая, что оно ниспослано мне, дабы ввести в грех гнева и насилия. И должен сказать, что оно почти преуспело в своих намерениях.

— Братец Джон, вы слишком многоречивы, — сказал братец Фрэнсис. — Даже чересчур. Однако я явился не упрекать вас…

— Хотя от упрека не удержались, — заметил братец Джон и тут же, покраснев, взорвался потоком слов, опередив братца Фрэнсиса: — Прошу простить мое последнее замечание. Как и предыдущее. Как вы заметили, я в самом деле слишком многоречив. Это очень серьезное прегрешение, а если и не прегрешение, то, по крайней мере, качество, достойное осуждения и…

— Братец Джон! — остановил его братец Фрэнсис. — Не соблаговолите ли вы помолчать, дабы я мог сообщить, что привело меня сюда? Как вы знаете, отнюдь не для того, чтобы удовлетворить свое любопытство.

— Прошу прощения, — сказал братец Джон. — Я весь внимание.

— Епископ изъявил желание увидеть вас. Немедленно, — торопливо выложил братец Фрэнсис, словно опасаясь, что братец Джон прервет его, пока он переводит дыхание между словами.

Повернувшись, братец Джон бросил траченные кроликами морковки в одну тележку, а хорошие — в другую. После чего направился к главному зданию — длинному низкому строению темно-коричневого цвета, сложенному из блоков прессованной земли. Его крутая крыша была взнесена над стенами на тонких шестах, а пустое пространство между кромкой крыши и стенами затягивала решетка темного металла. На входе дверей не было, ибо традиция ордена предписывала никогда не запирать дверь, тем более что здесь, в изолированном пространстве города, не приходилось опасаться перепадов погоды. Крыша лишь обеспечивала избавление от взглядов тех, кто пролетал над зданием.

Войдя в главное здание, братец Джон, даже не омыв грязные руки и лицо, направился прямиком в кабинет отца настоятеля. Когда тот призывает к себе, никто не должен медлить.

У помещений в здании были двери, но они не запирались. Поскольку дверь отца настоятеля была прикрыта, братец Джон постучал.

— Входите! — послышался голос, и братец Джон оказался в просторной треугольной комнате, где уже бывал не раз с того дня, как стал послушником.

Он стоял в основании треугольника, а отец настоятель восседал за обширным столом полупрозрачного материала, располагавшегося в вершине его. Столешница была завалена грудами кассет; здесь же стояли стенограф и видеотелефон. Тем не менее отец настоятель отнюдь не терялся среди этой груды предметов, ибо обладал весьма внушительным ростом.

Он был широколиц, с длинными волосами ржавого цвета и пышной бородой той же раскраски, носить которую в «гостинице» позволялось ему и только ему, и попыхивал толстой гаванской сигарой.

Братец Джон, который на месяц был отлучен от курения в наказание за один из его многочисленных грехов, жадно вдохнул аромат зеленоватого дымка.

Отец настоятель щелкнул клавишей стенографа, в который что-то диктовал.

— Доброе утро, братец Джон, — сказал он, держа в руке дискету, которую показал толстяку. — Только что космический корабль доставил мне указание. Вам надлежит немедля отправиться на планету Вайлденвули и явиться к епископу Брекнека. Нам будет не хватать вас, но да пребудет с вами наша любовь. И да ускорит ваш путь Господь и наше благословение.

Голубые глаза братца Джона чуть не вылезли из орбит. Он застыл на месте и в первый раз не нашелся что сказать.

Отец же настоятель, закрыв глаза, откинулся на спинку кресла и, попыхивая тлеющей сигарой, которую сдвинул в угол рта, другим углом губ продолжил диктовать в стенограф. Он был убежден, что дал все необходимые указания.

Братец Джон уставился на длинный столбик пепла на конце сигары отца настоятеля. Тот вот-вот должен был упасть, и братец Джон подумал, не осыплет ли пепел эту длинную рыжую бороду.

Однако отец настоятель успел, не открывая глаз, вынуть сигару изо рта и стряхнуть пепел на каменный пол.