тема: "Псы любви"

Воспоминания отрывочны. Я еду в метро, на коленях — свежекупленный «Арабский кошмар» Ирвина. Гвалт, шум, соседка рассказывает кому-то безумную историю своего зятя. Сюжет уже стал классическим. Справа — мужичок с сонным лицом. Пялится в мою книжку. Я перебираю буквы, пока не начнется знакомый приступ тошноты — не могу читать в транспорте, а хочется… Убираю книжицу в сумку, закрываю глаза и жду, когда голос свыше произнесет название моей станции. Привычка, отработанная временем.

…Скорость…

…Полет в темноте. Дикий, стремительный…

…Мимо проносятся тени…

…Огни, похожие на звезды…

…Темные небеса, и…

Легкое белое перышко, плавно опускающееся вниз…

Тишина…

…Двигаться на четырех лапах…

…Лететь в высоте, и петь песни ветру…

…Смотреть на мир золотыми глазами…

…Знать то, чего никто никогда не узнает…

…Верить в то, чего никогда не случится…

…Бежать, чтобы остаться…

Моя станция. Наваждение в глубине закрытых глаз не желает меня оставлять. Оно притягательно-сказочное. Именно так. Я стряхиваю его с ресниц, возвращаясь в реальный мир. Затем поднимаюсь и выхожу. Нельзя опаздывать на лекции в родной архитектурный институт. Иначе (в том случае, если пустят в аудиторию) придется вышагивать под аккомпанемент ехидных смешков однокурсников и однокурсниц. А косой взгляд преподавательницы — то еще счастье. Не люблю быть в центре внимания — датчик вредного излучения просто зашкаливает. Душой компании меня не назовешь…

Ее звали Ольгой. Маленькая, большеглазая, с тонким птичьим носом, переломанным в трех местах. Она была под завязку переполнена веселыми шуточками и дурацкими старыми песенками, времен дружной пионерии. И в то же время производила впечатление человека, которого очень легко обидеть. Помню, когда я первый раз увидел ее, в короткой кожаной куртке и кроссовках, шустро перебирающую ножками по талому снегу, мне показалось, что для полноты образа ей не хватает двуручного меча в руке.

Маленькая девушка и двуручный меч… Странно, да?

Я списал все на свое чувство «подавленной романтики». Помните этот термин Де Кампа?

Оля умела появляться из-за поворота, внезапно и неожиданно, сверкая глазками и очаровательной улыбкой, а затем так же внезапно исчезать. Этому тоже можно было найти объяснение: одевалась она всегда не по сезону, а весенняя мартовская погода не располагала к неспешным романтическим прогулкам. «Я — привыкший к морозу северный олень!» — сообщила она мне как-то сквозь смех, в ответ на справедливую обеспокоенность ее здоровьем. Девушка из странной старой сказки…

Я влюблялся не сразу, а постепенно, шаг за шагом. Может, это было своеобразной данью привычке — вусмерть «запасть» на кого-нибудь из однокурсниц.

Она нравилась мне. Я долго пытался понять, нравлюсь ли я ей. Так обычно и бывает. Беззаботная ежедневная студенческая толкотня.

Мы ходили обедать в столовую, неподалеку от родного «коробка». Самую настоящую столовую, в которой я вел себя, словно пришелец. Поверьте, отличить по виду пирожок с морковкой от пирожка с картошкой в таких заведениях бывает не так просто. Никогда не понимал людей, выстраивающихся в огромную очередь, чтобы всего лишь пожрать. До этого мои познания в общепите ограничивались засохшей пиццей и стаканом кофе в каком-нибудь «фаст-фуде».

Впрочем, я до сих пор придерживаюсь компромисса и обедаю в уютных кафе, где нибудь на берегу речки, с чудесным видом из окна.

Я понял, что влюбился, после того, как нарисовал ее портрет. Это был действительно хороший портрет. Я выписал каждую черточку, каждый изгиб ее тонкого носика, иронический прищур глаз и загадочную улыбку. Наверное, это стоило сделать. Хотя бы для того, чтобы разобраться в собственных чувствах…

В тот год лето было дождливым, а осень быстро перешла в зиму, как сейчас, когда я пишу эти строчки. В начале октября яркий листопад вдруг сменился холодной снежной завесой, и город стал белым, словно старый седой медведь. А когда ветер унес пелену тусклых облаков, яркое ослепляющее солнце отразилось в сугробах миллионами маленьких алмазных звездочек.

В один из таких чудесных дней мы стояли на остановке и медленно замерзали.

— Хочу трамвай! Хочу трамвай! — приговаривала Ольга, ритмично притаптывая снег кроссовками.

— Мне больно на тебя смотреть, — процедил я сквозь зубы, уже отстукивающие мотивчик из «Лебединого озера».

— Сам не лучше. Хотя, если так пойдет дальше, я залезу к тебе в пальто! — при этих словах она стала похожа на хитрую рыжую лисичку.

— Ищешь, где можно комфортно перезимовать?

— Нашла. Срочно подвинься!

Я не стал возражать. Наверное, со стороны мы выглядели просто потрясающе — четвероногое двухголовое создание в рыжем пальто. Пожалуй, в цирк такого приняли бы без разговоров. Мы посмеялись немного, а потом я уткнулся носом в ее пушистую русую шевелюру и закрыл глаза…

…Белый ветер и бездонная ночь. Мягкие хлопья снега.

Холод лучше, чем одиночество, но и он бывает невыносим.

Снежинки падают монотонно, завораживающе, словно в сказке, и тают на моем лице, превращаясь в ледяные слезы. Я поднимаю взгляд, пытаясь стать, хотя бы мысленно, одной из этих маленьких волшебных снежинок, но ветер усиливается, воздух становится густым и колючим, меняются краски, и в лицо мне падает поток перьев, больших и маленьких, белых как мел, твердых как кусочки мрамора. И я лечу вместе с ветром, распевая песню на незнакомом языке, мне страшно, но полет этот доставляет мне удовольствие, потому что позволяет забыть все. И тогда, в двух минутах от вечности…

— Не спи! Замерзнешь! — бодрый голосок Оли выводит меня из странного оцепенения. — Похоже, трамвая нам сегодня не дождаться.

— Ну и ладно. Мне и так хорошо, — соврал я. Видение было неприятным. Будто я только что провалился в бездну, и мог остаться там навсегда.

— Угу. Только в больнице, куда нас непременно увезут, мое синее чучелко придется от твоего синего чучелка отрезать паяльной лампой. Пора шевелиться! Начинаем дурить!

— Отлично. Где будем дурить?

— По дороге с облаками. До метро пешком. Через парк, где Пушкин в ночной рубашке вышел на мороз и превратился в статую, — Ольга захихикала. — Побежали?

И она проворно выскочила из моего пальто. Парк с Пушкиным был в двух кварталах от остановки. Спустя пару минут она уже задорно смеялась, и целилась в меня огромным снежком. Я увернулся, вражеский выстрел достался великому поэту. Когда тебе без малого двадцать, приятный идиотизм всегда поднимает настроение.

Снег был липким, качественным, звонко похрустывал в ладошках, и на смену огромным снежкам пришли гигантские, а затем…

— Посмотри, я вылепила грифона!

Я как раз приделывал снеговику внушительный бюст, намереваясь довести девушку до истерики. Моему творению было далеко до успеха силиконовй Памелы, боюсь, что даже дедушка Мороз не стал бы принимать виагру ради такого сомнительного удовольствия, но бабка получалась славная. А вот грифон… Никогда бы не подумал, что такое можно просто взять и вылепить.

— Я сделала грифона из снега… и золота, — прошептала она удивленно, словно все это получилось у нее ненарочно.

Я не чувствовал в ее голосе ни радости, ни восторга, как будто она хотела превратить эти комья снега в большого белого слона или еще одного добродушного снеговика, на худой конец. И нечаянно, сам собой, у нее получился грифон — крылатый лев с гордой орлиной головой.

Кажется, я даже дышать перестал, и было слышно, как тени перешептываются за бронзовой статуей поэта. А потом я сделал первый шаг, и грифон стал меняться прямо у меня на глазах. Неровные комья превращались в гладкий прозрачный лед, и я видел золотые глаза этого сказочного создания. Драгоценные блики скользили по волнующимся от порывов холодного ветра крыльям, когти царапали снежный наст, и шерсть лоснилась от золотой пыли. Он медленно опустил веки, слегка прищелкнув клювом. А маленькая принцесса за его широкой спиной, сияющая, красивая, в расшитом жемчугом серебристо-голубом платье, пыталась улыбнуться мне сквозь слезы.