Повестка в космос

А вот вторая ауаника точно мертва. Тело — ледяное, лицо как маска. По таким же тонким пальцам расползлась сеть черных прожилок. Но все равно, пусть пока полежит, черт ее знает, мне еще людей хоронить, там посмотрим.

Я отнес обеих назад к кораблю. Постоял, подумал. И решил ту, которая обмочилась, положить в каюте.

Пульса я так и не нашел, дыхания не заметил, но ощущал, знал однозначно — жива. Грязный саван просто развертывался, — в трепете я оглядел ее гладкое тело лимонно-кремового цвета. Если я не последний идиот, то, учитывая схожесть их строения с нашим, это все-таки девушка. Видимых повреждений не замечалось. Собственно, на этом мой медицинский осмотр и завершится.

Душ еще испускал тоненькую струйку. Как мог, я выстирал ее одежду. Отодрал от полотна небольшой кусок ткани.

Влажные полосы собирались на ее коже в маленькие капельки. Очищенная от грязи, кожа становилась матовой. По-прежнему тело струилось прохладой. По крайней мере, это не походило на трупное окоченение ее подруги. Знать бы, как помочь! Что они за существа? Может быть, частичное внешнее сходство с людьми означало и одинаковое внутреннее строение?

Закончив обтирать, моя рука осторожно легла на ее грудь. Ни груди как таковой, даже там, где место соскам, — ничего, гладкая поверхность. Я чуть надавил на упругую кожу — и не мог поверить. Плоские широкие ребра огибали тело с двух сторон, но в середине не соединялись. С ума сойти. Ведь это же опасно! Никакой защиты…

Решив больше не изображать из себя доктора, прикрыл ее своей курткой. На безмятежном лице малышки не отражалось признаков жизни. Но это было спокойствие скорее сна, чем смерти.

Черные холмики тянулись траурной аллеей. Семнадцать человек, трое диштов, одна ауаника и истант. На неизвестной планете. В неизвестной галактике. Маленькая точка в бездне Вселенной. Могилы останутся безымянны. Никогда и никто не придет сюда, чтобы помянуть похороненных. Мне кажется, родственникам лучше даже не знать, где лежат их близкие. Уж лучше считать, что пропали без вести. Кладбище на краю мира — страшная вещь, выражение абсолютной, доведенной до предела разлуки: боль потери совмещается с кошмаром, когда измеряемость расстояния дарит надежду на последнюю встречу, а величина расстояния тут же надежду убивает.

Несколько дней мрачной тяжелой работы плохо сказались на мне. К содранным в кровь рукам стало невозможно прикоснуться. Спина разламывалась от боли. В голове постоянно крутилось, что в скором времени рядом с этими могилами забелеют останки еще одного страдальца.

А мне надо было держаться. Даже останься один, я должен теперь стоять до конца. Сколько еще подарков задолжала мне судьба? Я выжил на станции, я выжил в коллапсе пространства — единственный из всех людей, меня доставили на пригодную для жизни планету, — что еще? Пора опереться и на собственные силы. Тем более что сейчас я не один и как мог отвечал за жизнь еще одного живого существа.

За то время, что я хоронил погибших, никаких изменений в состоянии ауаники не произошло. По-прежнему неподвижность, по-прежнему отсутствие дыхания. Я смачивал ее рот водой, обтирал тело. Хотя воздух тут был теплый даже по ночам, ее я укутывал: плюнув на этику, вторую ауанику я похоронил без одежды, и теперь моя подопечная походила на кокон, обернутая саванами с ног до головы.

Мне было над чем задуматься. Я съел все, что оставалось из еды, оставив только маленький запас «паштета». Вода тоже могла закончиться с часу на час. Но ведь это не повод сдаваться! Наставала пора брать в руки лук и стрелы и идти пугать местную фауну. Правда, охотник из меня аховый. Да и, признаться, за все это время ни одна живая душа не пожелала познакомиться с новым соседом: ни птичка, ни зверь. Возможно, всех здешних жителей распутало падение корабля, но не настолько же!

Так что ситуация с фауной не внушала оптимизма. Так же, впрочем, как и с местной флорой. Гигантские деревья царили безраздельно и единолично. Ни кустика, ни травки. Сами деревья бугрились толстой извилистой корой, такой прочной, что я не мог отодрать ни кусочка. Громада стволов рвалась вверх. С вершины наверняка открывался хороший вид, но залезть не представлялось никакой возможности: ближайшие сучья начинались только в верхней части. Хоть бы тогда орехи на них росли, что ли! Должна быть от этих гигантов какая-нибудь польза! Мне многого не надо: пара орешков с такого великана — и я бы месяц не нервничал насчет еды. Но орешки вниз не падали.

Отдохнув после похорон, я решил отправиться в поход. Нужно найти хоть что-нибудь: еду, воду, местных обитателей, — а лучше все вместе. Оставаться около корабля и ждать грозило смертью в ближайшие дни. Пока имелись силы, надо постараться зайти как можно дальше. Встал вопрос: куда идти? Во все стороны простирался лес. Местность кое-где ныряла небольшими склонами, справа по направлению нашей посадки бугрился холм. Но я не мог поверить, что вся планета однообразна. Все равно где-то и земля другая, и рельеф должен меняться. При посадке я видел большие поверхности воды, не знаю, озера это или моря, но можно надеяться, что хоть там водится живность. Лучше всего идти вниз, по понижению рельефа — по такому пути идет вода, и это должно привести меня к какому-нибудь водоему. Вдобавок, если я пойду вдоль склона, это поможет мне не заблудиться: по крайней мере на первых порах он будет служить мне ориентиром.

Приходилось бросить ауанику одну, без сознания и беспомощную. Но другого выхода не было. Кто его знает, очнется ли она когда-нибудь… Но если очнется, то лучше, чтобы я к тому времени разыскал и еды и воды.

На столике рядом с кроватью я оставил одну из полторашек. Вторая бутылка и остатки «паштета» приютились в моем вещмешке.

Присев рядом с девчонкой на кровать, я долго не мог решиться встать. Слишком беззащитно она выглядела — куколка, завернутая в саван. Но нужно было идти. Приподняв падающие на лицо толстые колючие дреды, потрогал ладонью лоб. Все такой же прохладный.

— Не скучай, сестренка, я скоро! — Вещмешок устроился на спине — и я отправился в путь.

Корабль проводил меня тяжелой вросшей в землю черепахой, остался позади. Мягкий покров из листьев пружинил под ногами, пространство между деревьями освещалось темным желтым светом. Тени стелились длинными волнистыми полосами. В голове крутилась старенькая пионерская песня, и я стал тихонько напевать:

— Мы шагаем, да не в ногу, что-то песен не слыхать, каменистую дорогу трудно преодолевать… — Голос звучал гулко, даже громче, чем я пел на самом деле. Прервавшись, я крикнул: — Хей! — Звук потерялся среди деревьев, короткое эхо резко оборвалось: «Эй!..» — Воцарилась тишина. Да уж, акустика тут подкачала. Ну, да я не на концерте.

— …Признаемся, мы устали, солнце жаркое печет, но отступим мы едва ли, ну-ка, кто там отстает…

Склон спускался вниз, постепенно теряя крутизну и расплываясь горбатым подъемом по левую руку. Примерно через час-полтора пути он влился в широкую долину. Я вступил в нее как в Лукоморье. Тихий заповедный край, безмолвие деревьев-великанов, залитая желтым светом листва. Края долины угасали в темной дымке, прячущейся за стволами. Конца и начала — не разглядеть. Даже противоположный склон проглядывался с трудом. Я решил продолжить идти в сторону спуска в надежде прийти рано или поздно к какому-нибудь водоему.

Пустой лес. Медленно падают одинокие листья, долго-долго: кружат, сначала почти невидимые в вышине, приближаются, тихо ложатся на землю. Как заброшенный осенний парк: ни звука, только шелест деревьев. Из-за неяркого света местного солнца пространство вдали тонуло в сумраке. Чернеющие колонны отступали дальше и дальше, границы их размывались. Но ощущал я себя не на прогулке в просторном лесу, а словно в загоне, окруженный со всех сторон темными стенами. В беспокойстве оглядываясь назад, я видел там точно такую же непрозрачную мглу, как и впереди. Это сильно напрягало. Я понимал, что просто боюсь идти дальше. Я помнил путь назад, я не заблудился, но чувство потерянности давило на сердце.