Стражи последнего неба

«Так вот что означали вазы с зеленью в комнате Польского Святого», — догадался я.

Хаим тем временем продолжал:

— И написано, что нужно воскурить в комнате благовония. Приятный запах вообще называется «пищей души». И нужно читать традиционные тексты… и уединиться в своих мыслях — глядишь, ты уже в залах Меркавы.

— И только-то? — удивился я. — А что Амнуэль говорил о каких-то печатях?

— А их у меня нет, — просто ответил Хаим. — Поэтому я нахожу твое предприятие чрезвычайно опасным.

— Подожди, ты же говорил, что какие-то печати у тебя есть!

Хаим махнул рукой и начал рыться в рукописях, разбросанных на столе.

— У меня есть вот это — семь печатей мудрости. Они помогают при погружении в Меркаву.

И он протянул мне узкую полоску бумаги, на которой были изображены странные загогулины.

— Нет, я имел в виду именно печати ангелов, о которых рассказывал рав Амнуэль. И ты говорил, помнишь, в «Книге трепещущих»…

— Там есть печати ангелов. Только черт знает, каким ангелам они принадлежат. Нет, положительно, ты задумал самоубийство. Я уже жалею, что мы начали этим заниматься.

И Хаим стал сгребать со стола бумаги. Я его не удерживал.

Когда он ушел, я разыскал в стенном шкафу отцовский китл и белую ермолку. Потом вышел в город; зашел в участок — напомнить, что я занят важным делом; зашел к дивизионному комиссару — успокоить, что признаков шпионажа пока не обнаружено. Ну и в тратторию — я ведь не ангел, должен что-то пожевать. Взял макароны с тертым зеленым сыром и большую, оплетенную прутьями бутылку кьянти. Макароны возбудили мой аппетит, и я заказал вдобавок порцию камбалы под красным вином.

Это была маленькая траттория на площади Испании. Я сидел на улице, за столиком под большим полосатым солнечным зонтом. Свисавшие края хлопали на ветру, площадь была залита солнечным светом, а я сидел в тени. После бутылки кьянти мое предприятие уже не казалось таким безумным. В конце концов, не меня ли считают лучшим сыщиком в Риме?

Вино и майское солнце слегка затуманили мою голову, и через некоторое время я обнаружил себя идущим вдоль букинистических лавок. Зашел в одну, в другую, в третью… Что-то мне определенно надо было найти. Но что — я толком не понимал сам. В одной из лавок я неожиданно наткнулся на Хаима Малаха. Он рылся в книгах сосредоточенно, со знанием дела.

— Давно не виделись! — воскликнул я. — Что мы здесь ищем?

— Я ищу то, о чем мы с тобой сегодня утром говорили, — ответил Хаим резковатым тоном, продолжая рыться в книгах.

— Тебе помочь?

— Ну, чем ты можешь мне помочь? Пойди лучше домой, отдохни.

— Я хочу хотя бы знать, что ты ищешь.

— Потом объясню, — Хаим махнул рукой. — Ты все еще не отказался от своей идеи?

— Нет. Я все-таки полицейский, черт побери!

— Что, и пистолет у тебя есть? — спросил Хаим иронически.

— Есть. — Я не понимал, к чему он клонит.

— Так знай — он тебе не понадобится.

И Хаим снова погрузился в книги. Поняв, что продолжать разговор он не намерен, я тихонько вышел из лавки.

В соседнем киоске я купил газету (она была полна сообщений с фронтов), маленькую бутылочку лимонада — и, протолкнув внутрь маленький стеклянный шарик, закрывавший горлышко, уселся на скамейке под платаном.

Лимонад вкусный, холодный. Он подсластил мне немного сводку с фронтов о том, что Российская империя лупит Австро-Венгрию. Этого следовало ожидать, подумал я.

Почитав газету и еще немного побродив по Риму, чтобы выветрился хмель, я вернулся домой и опять достал трактат «Хагига».

Затем вышел и купил в церкви Святой Лукреции — через две улицы — ладана. Наломал сирени в соседнем дворе, принес домой и распихал в бутылки из-под пива, которые во множестве валялись в моей холостяцкой кухне. Затем зажег ладан — он наполнил комнату довольно-таки противным запахом. Еще белый халат и ермолку. Напялил то и другое и уселся в кресло.

Теперь требуется читать «традиционные тексты». Что это может быть? Я решил взять книгу Псалмов. Отыскал ее с трудом — там же, где и Талмуд, — вернулся в кресло и принялся читать один псалом за другим.

Ничего при этом не происходило, и где-то на двадцатом псалме я задремал. Разбудил меня стук в дверь — это пришел Хаим Малах, опять с какими-то рукописями.

Мой наряд он заметил сразу.

— Ты уже готов? А чем воняет в комнате?

— Это ладан.

— Выбрось немедленно. Я принес ароматические свечи.

Выполняя указание, я поинтересовался:

— А что это за «традиционные тексты», о которых ты говорил сегодня утром? Псалмы?

— Годятся и псалмы, но лучше использовать молитвы из «Книги Залов».

— Никогда о такой не слышал, — удивился я.

— Да ты и не мог слышать. Она существует в считанном числе рукописей, но некоторые части из нее вошли во все литургии, как, например, вот эта.

Он взял со стола старый отцовский молитвенник, который я снял со шкафа вместе с псалмами, пролистал его и быстро нашел нужное место:

— Вот. «Ха-адерет ве-ха эмуна»… — «Красота и вера — Живущему Вечно»…

— А «печати мудрости» ты принес?

— У меня все готово. А ты сам готов? Был ли сегодня в микве? Постился ли?

— Жрал от пуза, — признался я чистосердечно. — А в микве последний раз был лет двадцать назад.

— Ладно, солнце уже зашло и начался новый день — будем считать, что ты сегодня ничего не ел. А в микву надо сходить.

— Куда? В гетто?

Хаим кивнул.

— Ладно, сходим. — Я снял халат и ермолку, взял полотенце. — Пошли.

— Прямо сейчас?

— Немедленно.

Хаим пожал плечами, но тем не менее согласился со мной. Мы вышли и направились к гетто. Я не знал, где находится миква, и целиком положился на Хаима.

По дороге он спросил меня:

— А тфилин ты сегодня утром надевал?

— Нет.

— Раз уж ввязался в такое дело, необходимо теперь каждое утро накладывать тфилин. И каждый день ходить в микву, чтобы очистить тело и дух.

— Хорошо. — Я был согласен на все, так мне хотелось скорее приступить к делу. — И есть буду только кошерную пищу.

— Это само собой. А в день погружения в Меркаву придется поститься.

Мы добрались до миквы, которая помещалась в невысоком одноэтажном здании возле главной синагоги. Миква уже была закрыта, но Хаим быстро нашел сторожа, который за пару лир открыл нам двери.

Пока я раздевался, Хаим зажег возле бассейна много свечей, отчего комната стала напоминать какой-то диковинный храм.

— Я уже не помню — надо говорить какое-то благословение?

— Мужчины благословения не говорят — только женщины. Давай, и помни — окунаться надо с головой.

Неожиданно у меня перед глазами всплыла картина — отец окунается в микву, низко приседая и проводя руками над головой: покрывает ли вода макушку?

По ступеням я стал спускаться в бассейн. «Наверное, это похоже на снисхождение в Меркаву», — подумалось мне. Наконец я встал на дно бассейна. Вода здесь доходила мне до груди. Свечей отсюда не было видно, и поверхность воды казалась покрытой оранжево-алой пленкой — след отраженного от стен и потолка света.

Выдохнув до отказа воздух, я нырнул, провел быстро руками над головой — да, все правильно, погрузился достаточно. Еще раз. Третий раз я нырнул с открытыми глазами, чтобы полюбоваться удивительным зрелищем — черная, как чернила, толща воды и мерцающий свет над головой.

— Три раза хватит? — спросил я громко.

Никто не ответил. Я понял, что Хаим вышел, чтобы мне не мешать. Поднявшись из бассейна, я вытерся, оделся и вышел на свежий воздух — в микве было довольно сыро.

— Ты сегодня что-то еще будешь делать? — спросил Хаим.

— Не знаю, уже поздно… Наверное, нет.

У моего дома мы расстались. Я поднялся к себе, походил по комнате. Спать совершенно не хотелось — я достаточно выспался днем; к тому же купание и прогулка по ночному Риму взбодрили меня.

В моей комнате сильно пахло сиренью. Я зажег ароматические свечи, которые принес Малах, и смесь запахов создала странную атмосферу.