Стражи последнего неба

Хаим испытующе поглядел на меня, потом снял с полки какую-то книгу, начал листать.

— У твоего отца такой книги не было? — он показал мне обложку. Там было написано: «Книга ангела Разиэля».

— Что-то такое припоминаю…

В моей памяти всплыла картинка из детства: я стою возле отцовского стола, дергаю папу за кисть цицит.

— Не мешай, Яков, я учу каббалу.

— Папа, давай учить вместе.

— Ты еще не поймешь.

Я продолжаю дергать отца: «Покажи мне, ну, покажи!»

Он спускает со стола вниз, ко мне, свою книгу. Странные рисунки, фигуры с птичьими головами… и знаки, такие же знаки, как на записях Польского Святого!

Тем временем Хаим открыл книгу в нужном месте:

— Это ты видел?

— Да. Что это за знаки? Что здесь написано?

Хаим отрицательно помотал головой:

— Я знаю, что это, однако не понимаю.

— Так все-таки, что это за знаки?

— Это алфавит Адама, первого человека. Ты знаешь, что Адам оставил после себя книгу — «Сефер Адам а-Ришон»? Так вот, она вся была написана такими буквами. А про книгу Ханоха ты слышал?

— Ханоха, сына Йереда, который был живым взят на небо?

— Именно. Она тоже была написана таким шрифтом. Мало того, я подозреваю, что такими же буквами была написана и «Сефер Йецира», «Книга Творения».

— Та, которую приписывают патриарху Аврааму?

— Ее написал Авраам, праотец наш. Мало того, сейчас я покажу тебе одно малоизвестное место в Талмуде…

Хаим встал на маленькую лесенку и достал с верхней полки том Вавилонского Талмуда — одно из первых изданий, вышедших в начале XVI века в Венеции.

— Вот, посмотри, трактат «Сангедрин»: «Вначале Тора и Заповеди были даны еврейским шрифтом, и только во времена Эзры-софера возвращены шрифтом ассирийским». Ты ведь знаешь, что наш квадратный шрифт, которым пишут свитки Торы и священные тексты, называется ассирийским?

— Конечно, знаю. Но какой шрифт тогда называется еврейским?

— Для этого заглянем в более позднее издание Талмуда. Здесь еще нет комментариев рабби Шломо Ицхаки из Вормса…

С неожиданным для его возраста проворством Хаим подпрыгнул и, уже не пользуясь лесенкой, стащил толстенный том вниз.

— А вот это издание вышло в Вильно в тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году, более пятидесяти лет назад. Гляди, что пишет Раши: «Ктав иври — ктав эвер а-нахар». Еврейское письмо — письмо перешедших Реку.

— Перешедшим Реку называли нашего праотца Авраама. Но почему еврейский шрифт заменили на ассирийский?

— Этого я не знаю, — Хаим развел руками. — Я ведь не раввин, а скромный торговец.

— То есть вы не можете прочесть, что здесь написано?

— Конечно, нет. За этим обратись к раву Амнуэлю, он сейчас считается крупнейшим знатоком каббалы в Риме.

— Постой, он не из потомков ли тех Амнуэлей, которые первыми напечатали «Зоар»? Эта семья занимается каббалой уже сотни лет.

— Вот и пойди к нему. А мне в обмен за совет хотелось бы посмотреть книги, которые остались после ребе Иегуды-Юдла, праведника благословенной памяти. Кстати, почему тебя заинтересовали его записи?

— Он умер странной смертью.

— Ты хочешь сказать, что его убили?

— Нет. Просто мне его смерть показалась странной, вот и все.

Хаим посуровел лицом.

— Может быть, он забрался в слишком высокие сферы. С каббалой нужно быть осторожным — ты можешь допустить ошибку, и душа твоя отделится от тела. Разумеется, это касается только практической каббалы, «каббалы маасит», «каббалой июнит», то есть умозрительной, теоретической, можно заниматься без всякого риска для себя. Так когда мы встретимся?

Я посмотрел на часы — они у меня модные, наручные.

— Через два часа возле ворот гетто.

Я успел вернуться к дому Польского Святого как раз вовремя, к приходу хевра кадиша. Я открыл им дверь, и они вынесли Розенберга из дома. С ними на кладбище я не пошел, провожающих было достаточно — не то что один миньян, а тридцать или сорок человек.

До встречи с Хаимом оставалось еще около часа, и я решил второй раз подробнейшим образом осмотреть комнату.

Странно, конечно. Вся комната уставлена стеклянными банками с зеленью. Понятно, что каждый день они здесь не стоят, иначе по комнате невозможно будет пройти. Обожженный пол возле кресла…

Поняв, что сейчас этой загадки мне не разрешить, я подошел к книжным полкам. Подбор книг довольно специфический — все только по каббале. Я нашел там первое издание «Зоара», вышедшее в Мантуе в 1558 году, еще кое-какие знакомые книги. Однако большинство книг было мне незнакомо, а о существовании некоторых (о возможности существования таких книг) я и не подозревал.

Стопки лежащих на полках бумаг были написаны шрифтом, характерным для каббалистических рукописей, такие я когда-то видел на столе у отца. Но теперь не мог прочитать ни строчки.

Между пачками бумаг я нашел маленькую книжечку, изрядно зачитанную и испещренную всевозможными пометками, мне совершенно непонятными.

«Моше Кордоверо „Высшие ангелы“» — гласила надпись на обложке.

В коридоре послышались легкие шаги (я насторожился), дверь открылась, и в комнату вошел Хаим Малах.

— Мне подсказали адрес, — сразу сообщил он, опережая вопросы.

Хаим обошел стоящие на полу банки, бросив на них внимательный взгляд, и подошел к книжному шкафу.

— Слушай, банки так и стояли, когда ты пришел? — спросил он.

— Так и стояли. По твоему вопросу я могу судить, что это наводит тебя на какую-то мысль.

— Наводит, наводит…

Хаим внимательно стал осматривать книги. Я отошел в сторону, чтобы ему не мешать, и стал осматривать личные вещи покойного. Ничего интересного в них я не нашел.

— А во что он был одет? — неожиданно спросил Хаим. Он по-прежнему стоял у шкафа, рассматривая какую-то толстенную рукопись.

— Он почему-то был в белом халате — китле, — и это в будни! Ермолка на голове тоже белая, вязаная, — я призадумался. — Брюки обычные, черные… Ах да, он же был босиком, в одних носках!

Ботинки Польского Святого, изрядно стоптанные, и сейчас стояли под кроватью.

Я заметил, что Хаим удивленно поднял брови.

— О чем это тебе говорит? Ну давай, старый торгаш, без твоей помощи я это дело никогда не распутаю.

— Слушай, а что станет со всей этой библиотекой?

— Если она будет фигурировать в деле, то ее конфискуют в качестве вещественного доказательства.

— Это же все пропадет! А я вижу здесь уникальные вещи. Продай ее мне, — Хаим пристально посмотрел на меня.

— Как я могу продать, она ведь не моя. И что ты будешь делать со всеми этими книгами? Читать?

Хаим засмеялся:

— Нет. Я недостаточно учился, чтобы читать такие книги. Это профетическая каббала — вот, например, у меня в руках манускрипт Абулафии…

— Постой, Хаим. Ты говоришь слишком умные слова. Что такое каббала, я знаю. Но профетическая?.. И кто такой Абулафия?

— А библиотека? — Хаим продолжал гнуть свою линию. — Я бы продал ее людям, которые понимают, и заработал бы немного денег…

— Так и быть, забирай библиотеку. А сейчас рассказывай все, что тебе известно.

— Все? — усмехнулся Хаим. — Боюсь, это займет слишком много времени.

— Ладно, начинай.

— Судя по тому, что я здесь вижу, покойный усиленно занимался профетической каббалой.

— Ну, вот опять! — воскликнул я. — Да объясни мне наконец, что это такое!

— Как тебе сказать… — Хаим задумчиво потеребил седую бороду. — Если «каббала июнит» занимается теорией — сотворением мира, тем, что называется «маасе берешит», «деянием изначальным», а также «маасе Меркава», «деянием Колесницы» — распространением Божественного света, и «таамей мицвот» — тайным смыслом библейских заповедей, а «каббала маасит» — практическая, предназначена для изменения нашего материального мира, то «каббала профетическая» служит для проникновения человека в высшие миры.

— А это возможно? — удивился я.

— Возможно. Но не безопасно.

— Что значит «не безопасно»?

Хаим с выразительным видом показал на кресло, в котором закончился земной путь Польского Святого.