Лейтесь слезы... (Пролейтесь слезы) (др. перевод)

— Я заплачу за вазу, — сказал Ясон. — Сколько вы за нее хотите?

Поколебавшись, Мари-Анн сказала:

— Вообще-то есть оптовая цена, которую я назначаю, когда продаю товар в магазины. Но вам я должна назначить розничную цену, потому что вы не покупаете оптом, так что…

Ясон достал деньги.

— Итак, розничная цена? — спросил он.

— Двадцать долларов.

— Я могу и по-другому вас задействовать, — сказал Ясон. — Здесь важен подход. Как насчет вот такого. Мы покажем публике бесценную старинную вазу, скажем китайскую пятнадцатого века. Дальше выйдет музейный эксперт, как положено, в униформе, и подтвердит ее подлинность. А потом вы закрутите свой гончарный круг — сделаете вазу прямо там, на глазах у публики, и мы покажем всем, что ваша ваза лучше.

— Ничего не выйдет. Древнекитайское гончарное искусство…

— Мы им продемонстрируем — заставим их поверить. Я знаю свою публику. Эти тридцать миллионов людей строят свои суждения по моей реакции. Я просто сделаю определенное выражение лица.

— Я не могу пойти на вашу сцену, — низким голосом выговорила Мари-Анн. — С этими устремленными на меня телекамерами. Я такая… такая грузная. Люди будут смеяться.

— А известность, которую вы получите? Новые клиенты? Музеи и магазины будут знать ваше имя, ваш товар. Покупатели прямо из шкафов будут выпрыгивать.

— Пожалуйста, оставьте меня в покое, — тихо вымолвила Мари-Анн. — Я очень счастлива. Я знаю, что я хорошая горшечница. Я знаю, что магазинам, хорошим магазинам, нравится то, что я делаю. Неужели все и всегда должно идти в полный рост с большими нулями? Неужели мне нельзя жить своей маленькой жизнью так, как я этого хочу? — Глаза ее сверкнули, хотя голос был едва слышен. — Не вижу, что хорошего принесли вам слава и известность… Помните, в кафетерии вы у меня спросили: «Правда ли, что в музыкальном автомате есть моя запись?» Вы боялись, что ее там нет; ваше положение гораздо ненадежнее моего.

— Кстати о записях, — сказал Ясон. — Мне бы хотелось прослушать те две пластинки на вашем фонографе. Прежде чем я уйду.

— Давайте я сама их поставлю, — сказала Мари-Анн. — Мой аппарат довольно капризный. — Она взяла два альбома и двадцать долларов; Ясон остался стоять там же, где и стоял, рядом с кусками разбитой вазы.

После недолгого ожидания он услышал знакомую музыку. Его самый ходовой альбом. Итак, дорожки этой пластинки уже не были пусты.

— Можете оставить пластинки себе, — сказал Ясон. — Я пойду. — Теперь, подумал он, эти пластинки мне уже не нужны. Наверное, я смогу купить их в любом музыкальном магазине.

— Вообще-то мне нравится другая музыка… не думаю, что буду очень часто их слушать.

— Все равно — пусть останутся, — сказал Ясон.

— За ваши двадцать долларов я дам вам другую вазу, — сказала Мари-Анн. — Минутку. — Она торопливо вышла в соседнюю комнату; Ясон услышал шелест бумаги. Вскоре девушка снова появилась, держа в руках еще одну вазу голубой глазури. Эта была еще интересней; интуиция подсказала Ясону, что Мари-Анн считает ее одним из лучших своих достижений.

— Спасибо, — поблагодарил он.

— Я заверну ее и уложу в коробку, чтобы она не разбилась, как та, другая. — Она так и сделала, действуя в лихорадочной спешке, однако и с предельной аккуратностью. — По-моему, очень занятно, — сказала Мари-Анн, вручая Ясону коробку, — что я позавтракала с таким знаменитым человеком. Я ужасно рада была с вами познакомиться и надолго это запомню. Надеюсь, ваши беды улягутся; то есть я надеюсь, с тем, что вас тревожит, все будет в порядке.

Сунув руку во внутренний карман плаща, Ясон вытащил оттуда небольшой кожаный бумажник для визиток. Оттуда он извлек красочную визитку с тиснением и вручил ее Мари-Анн.

— Звоните мне в студию в любое время. Если все-таки передумаете и захотите появиться в моей программе. Уверен, мы сумеем достойно вас представить. Между прочим, на визитке есть и мой личный номер.

— До свидания, — сказала Мари-Анн, открывая переднюю дверь.

— До свидания. — Ясон помедлил, желая еще что-то добавить. Но ничего вроде бы не оставалось. — Все ни к черту, — сказал он тогда. — Мы провалились. С треском. Мы оба.

Мари-Анн заморгала.

— Вы о чем?

— Берегите себя, — пробормотал Ясон и вышел из дома на полуденный тротуар, под яркое солнце. День был в самом разгаре.

Глава 24

Опустившись на колени над телом Алайс Бакман, полицейский коронер сказал:

— Пока могу засвидетельствовать лишь то, что она умерла от передозировки некоего токсического или полутоксического наркотика. Только через двадцать четыре часа мы сможем выяснить, какой именно это был наркотик.

— Это должно было случиться, — сказал Феликс Бакман. — Рано или поздно. — Он на удивление мало переживал. По сути, где-то глубоко внутри себя он даже испытал облегчение, когда узнал от Тима Чансера, их охранника, что Алайс найдена мертвой в ванной комнате на втором этаже.

— Я подумал, этот самый Тавернер что-то с ней сделал, — снова и снова бубнил Чансер, пытаясь привлечь внимание Бакмана. — Он как-то странно себя вел; я быстро смекнул, что что-то тут не так. Я пару раз в него выстрелил, но ему удалось смыться. Пожалуй, даже хорошо, что я в него не попал, раз он тут ни при чем. А может, он чувствовал вину за то, что заставил ее принять наркотик? Могло быть такое?

— Никому не требовалось заставлять Алайс принимать наркотики, — огрызнулся Бакман, выходя из ванной в коридор. Два затянутых в серое пола стояли там по стойке смирно, ожидая указаний. — Чтобы принимать всякую дурь, ей не нужен был ни Тавернер, ни кто-либо еще. — Теперь ему стало дурно. Боже, подумал он, как же теперь с Барни? Это было самое скверное. По непонятным для Бакмана причинам их ребенок обожал свою мать. Что ж, подумал он, чужие пристрастия — всегда загадка.

Ведь он и сам ее любил. Алайс, размышлял он, обладала сильнейшей притягательностью. Я буду страшно по ней тосковать. Она занимала колоссальную часть моей жизни.

Причем лучшую часть. Неважно, к добру или нет.

Бледный Герб Майм поднимался по лестнице через ступеньку, приглядываясь к Бакману.

— Я торопился, как мог, — сказал он, протягивая Бакману руку. Тот ее пожал. — Что там? — спросил затем Герб, понизив голос. — Передозировка? Или что-то другое?

— Очевидно, передозировка, — ответил Бакман.

— Сегодня звонил Тавернер, — сообщил Герб. — Он хотел поговорить с вами. Сказал, это имеет отношение к Алайс.

— Он хотел сообщить о ее смерти, — сказал Бакман. — Он был здесь в то время.

— Как? Откуда он ее знал?

— Понятия не имею, — отозвался Бакман. В тот момент это не имело для него большого значения. Он не видел причины обвинять Тавернера… Зная характер и привычки Алайс, можно было предположить, что она спровоцировала его приезд. Скорее всего, когда Тавернер вышел из здания академии, она его подманила и увезла в своем навороченном шустреце. Домой. В конце концов, Тавернер был секстом. А Алайс всегда нравились сексты. Как мужского, так и женского пола.

Особенно женского.

— Наверное, они устроили оргию, — сказал Бакман.

— Вдвоем? Или вы хотите сказать, здесь побывали и другие?

— Больше здесь никого не было. Чансер бы знал. Они могли устроить видеофонную оргию — вот что я имел в виду. Алайс столько раз была близка к тому, чтобы выжечь себе мозги этими проклятыми видеофонными оргиями… Хорошо бы, кстати говоря, выследить новых спонсоров, тех, что взяли дело в свои руки, когда мы расстреляли Билла, Кэрол, Фреда и Джилл. Этих дегенератов. — Руки Бакмана тряслись, пока он закуривал сигарету и в пулеметном темпе затягивался. — Я тут вспомнил, что мне как-то раз сказала Алайс. Забавно — вот ведь некстати. Она говорила о том, чтобы устроить оргию, и раздумывала, не послать ли формальные приглашения. «Лучше послать, — сказала она тогда, — иначе все в одно и то же время не явятся». — Он рассмеялся.

— Вы мне уже рассказывали, — заметил Герб.