Хроники Кадуола

«Поразительно. Когда и каким образом у тебя в голове завелась такая несуразная мысль?»

Керди пожал плечами: «Прошлым летом, выступая с «Лицедеями», я много размышлял. Кроме того, у меня была возможность обмениваться мнениями с Флоресте».

Бодвин Вук утонул в глубинах своего кресла. Сложив кончики пальцев, он изучал потолок. «Вот как! — сказал он после довольно длительного молчания. — Что ж, придется пересмотреть твое дело».

«Я надеялся, что вы примете такое решение, директор».

Бодвин Вук не слышал: «Прежде всего, ты — Вук. Представители клана Вуков редко становятся шутами, скоморохами и закулисными повесами. Наши предки не считали балаган подходящим местом работы для серьезного человека. Поэтому мне не доставляет ни малейшего удовольствия то, что я должен тебе сказать».

Грубое круглое лицо Керди слегка вытянулось: «Что это значит?»

Бодвин Вук медленно перевел взор с потолка на стоявшего навытяжку недоросля: «Учитывая откровения, которыми ты со мной поделился, твоя профессиональная карьера может продолжаться либо в труппе «Лицедеев», либо в отделе B. Работа в театре отличается множеством преимуществ. Ты сможешь воплотить на сцене все свои фантазии, дать полную свободу своему темпераменту. Если Флоресте потребует, чтобы во время исполнения популярной песенки ты скорчил похабную гримасу, повернувшись направо, в то же время выпятив зад налево, ты можешь заявить, что это противоречит твоим «принципам». Флоресте, скорее всего, отнесется к такому заявлению с некоторым недоумением, но, будучи воплощением интеллигентности и терпимости, в конечном счете признает твое право выпячивать зад в любом другом направлении. На то он и лицедей. В отделе B предъявляются иные требования. Настолько иные, что разницу трудно выразить словами! Здесь подчиняются только тем «принципам», которые непосредственно следуют из распоряжений вышестоящих должностных лиц. Здесь твоя профессиональная деятельность целиком и полностью определяется не твоими собственными представлениями и не рассуждениями Флоресте, а моими приказами. Надеюсь, я выражаюсь достаточно ясно?»

«Несомненно, но ведь существуют...»

«Не существуют».

«Что, если совесть не позволяет мне выполнить приказ?»

«Если у тебя осталось хоть какое-нибудь сомнение в твоей способности беспрекословно выполнить любой приказ, я сию же минуту приму твое заявление с просьбой об увольнении».

«Вы тоже могли бы подать в отставку!» — буркнул Керди с упрямством, достойным лучшего применения.

Бодвин Вук не удержался от усмешки: «Мог бы. Но кого из нас, по-твоему, выгонят в шею из этого кабинета через пять секунд?»

Керди молчал, его безутешная физиономия порозовела.

«Значит, так! — резко сказал Бодвин. — Выбирай: принципы или отдел расследований?»

«Очевидно, что в моих интересах делать карьеру в отделе B».

«Твои интересы тут ни при чем. Ты не ответил на вопрос».

«Я выбираю отдел B. У меня нет выбора».

«А как насчет «принципов»?»

Выпуклые голубые глаза Керди затуманились от обиды и возмущения: «Полагаю, что мне придется ими поступиться».

«Очень хорошо, — Бодвин Вук показал большим пальцем на дверь. — Это все».

Подходя к двери, Керди обернулся и в последний раз горько пожаловался: «И все равно, разжалование — это несправедливо!»

«Неоригинальная реакция, — заметил Бодвин. — Убирайся, пока я смеюсь, мое чувство юмора не бесконечно!»

Керди убрался.

2

Зима кончилась, на станции Араминта становилось теплее. Одержимость Глоуэна постепенно таяла под влиянием весны. Он сделал все, что мог, оставалось только ждать — может быть, будущее подскажет какое-то решение. Сесили Ведер стала болезненным скорбным воспоминанием.

Глоуэн сосредоточил всю неистраченную энергию на учебе и, как обычно, добился больших успехов. Арлес, движимый абсолютной необходимостью, сдал несколько зачетов и сумел предотвратить грозившее ему исключение из лицея.

Год прошел своим чередом, за ним другой. Когда Глоуэну исполнилось девятнадцать лет, его показатель статуса равнялся 23, что не придавало особой уверенности — Глоуэна начинали тревожить похожие на прикосновения холодных пальцев опасения, хотя Шард уверял его, что по меньшей мере в ближайшее время для паники не было никаких оснований.

За три года Глоуэн слегка изменился. Ростом он теперь не уступал Шарду, и откуда-то в нем появились не слишком бросающиеся в глаза, но вполне ощутимые решительность и самоуверенность, создававшие впечатление, что он преждевременно повзрослел. Так же, как и Шард, он был худощав и строен, широк в плечах и узок в бедрах. Так же, как и Шард, он двигался с обманчивой легкостью, почти элегантной в своей непринужденности. Лицо его, не такое костлявое, сумрачное и хищное, как у отца, смягчалось прозрачными темно-карими глазами, густыми, хотя и коротко подстриженными черными волосами и широким улыбчивым ртом с задумчиво опущенными уголками. Его не слишком правильные черты были далеки от идеала классической красоты, но романтично настроенные девушки находили их весьма привлекательными. В эту пору Глоуэн уже редко вспоминал о Сесили Ведер — только во время одиноких прогулок за городом или на берегу волнующегося океана он шептал иногда: «Сесили, где ты, Сесили? Ты одна, тебе одиноко?»

Фактические обстоятельства дела, известные персоналу отдела B, мало-помалу стали достоянием гласности, и Арлеса, несмотря на недоказанность его вины, за спиной называли насильником и убийцей. Такое положение вещей приятно щекотало нервы одним и вызывало отвращение у других — Спанчетта же не могла найти слов от унижения и обиды. Только общество «бесстрашных львов» служило Арлесу убежищем — не потому, что его приятели оказались преданными друзьями или проявляли особую терпимость, а скорее потому, что принадлежность Арлеса к их группе придавала ей характер бесшабашной опрометчивости.

Со временем, однако, жители станции привыкли к присутствию подозреваемого в их среде. Арлесу удалось в какой-то мере восстановить свой бывший статус развязного шалопая, и он пускался во все тяжкие с апломбом, почти не уступавшим прежнему, хотя теперь в его манерах появилась вызывающая нотка — всем своим видом он будто говорил: «Ага, вы считаете меня извращенцем и убийцей? Раз так, ожидайте от меня чего угодно — вы сами этого хотели, будь вы прокляты!»

С наступлением лета Арлес отправился с «Лицедеями» в межпланетное турне, выполняя обязанности помощника и посыльного Флоресте. В его отсутствие казалось, что атмосфера на станции Араминта посветлела и прочистилась.

Кончина и выход на пенсию нескольких дальних родственников существенно улучшили показатель статуса Глоуэна, снизившийся до обнадеживающей цифры 21, почти гарантировавшей постоянную должность в управлении. С его души будто камень свалился.

Конец лета ознаменовался еще одним достопримечательным событием: возвращением детей консерватора, Майло и Уэйнесс, из долгого путешествия на Землю. Теперь они жили в Прибрежной усадьбе, и с осени должны были приступить к занятиям в лицее.

Их присутствие служило пищей для разговоров. Согласно устоявшимся на станции Араминта представлениям, натуралисты должны были быть капризными чудаками, предрасположенными к брезгливой строгости нравов. Майло и Уэйнесс, однако, нисколько не соответствовали всеобщим ожиданиям. Оба выделялись опрятностью, образованностью и воспитанностью, оба одевались просто и со вкусом в костюмы земного покроя, оба вели себя без напускной застенчивости, совершенно естественно. У многих такая безупречность вызывала завистливые подозрения, а самозваные законодатели мод обменивались по их поводу снисходительными шутками.

С точки зрения Глоуэна, дети консерватора почти не изменились. Майло, высокий и аскетически красивый, оставался все тем же проницательным и насмешливым наблюдателем, аристократом-интеллектуалом. У него было мало друзей, хотя он вел себя с подчеркнутой вежливостью. Ютер Оффо, самый умный из «бесстрашных львов», нашел в Майло родственную душу, но самого Ютера считали эксцентричным, склонным к нарушению приличий молодым человеком, даже несколько не в своем уме — иначе зачем бы он проводил время в обществе вульгарных «бесстрашных львов»?