Торжество жизни

Коля опять тяжело вздохнул:

— Запутался я совсем: приходится провожать Лену домой. Сколько раз собирался сказать прямо: "Лена, да ведь не люблю я тебя!" — а не могу. Как посмотрит на меня вот такими грустными синими глазищами… — Колька показал руками нечто огромное, — как посмотрит! Язык не поворачивается… А сегодня говорит: "Ну, поцелуй же меня хоть раз!" А я — сбежал… Скажи, правильно, что сбежал?

Степан, крепясь, чтобы не расхохотаться, ответил с надлежащей серьезностью:

— Правильно, что сбежал. Но еще честнее было бы, если б ты сразу признался девушке, что не любишь ее. А то что же получается?

Николай удрученно поник головой.

"Ах, Колька, Колька! — думал Степан. — Он все еще ребенок. Из боязни кого-то обидеть готов мучиться сам. И подумать только: год влюблен в Таню, а никому ни слова! А Таня?"

И вдруг многое из того, что ранее казалось непонятным, обрело смысл. Так вот почему Таня всегда спрашивает: "А где Коля?" Так вот почему она украдкой посматривает на Колю с Леной, и взгляд ее делается сосредоточенным и грустным. До сих пор Степану казалось, что Таня просто жалеет Колю: ведь Лена ему совсем не пара, — ленивая, сентиментальная девушка. А выходит…

Еще не имея твердой уверенности в своей правоте, Степан положил руку на плечо друга:

— И еще я должен тебе сказать, что ты — слепец! Не видишь, что Таня интересуется не мной, а тобой… Успокоился? Ну, спи, неудачный жених!

Но Коле было не до сна.

— Откуда ты знаешь, Степан? Она тебе говорила?

— Конечно же, говорила! Я, мол, влюблена в этого рыжего медведя, который даже не хочет разговаривать со мной.

— Ну, это уж ты врешь… — Колька разочарованно отвернулся.

— А вот и не вру! Спроси у нее сам.

Коля умолк, лег на кровать, но не выдержал, вскочил снова, подсел к столу, стал что-то писать, зачеркивать, вновь писать. Наконец скомкал лист бумаги и сказал в сердцах:

— Не выходит. Пушкина из меня, видно, не получится… А Тане завтра же скажу прямо. Так, Степа?

— Так! Садись, Коля, поговорим.

Они долго беседовали в ту ночь о Лене, о Тане, обо всей группе. А потом вспомнили о подземном городе и последней просьбе Екатерины Васильевны Сазоновой.

Прошло уже несколько лет, а дочь погибшей женщины все не удавалось найти. Адресные бюро крупнейших городов страны неизменно отвечали: такая-то в данном городе не проживает. Не дали ничего и розыски многочисленных друзей Николая Карпова и Степана Рогова. Степан с тревогой думал: "Неужели придется отказаться от своего слова?".

И вдруг его осенила мысль: а что если бы обратиться в Министерство связи, самое что ни есть главное почтовое управление? Ведь кто знает города лучше, чем почтальоны?

Коля нашел эту идею блестящей. Но Степан вновь усомнился:

— Ну, а если там спросят, что это за "Большой город", о котором идет речь. Разве кроме нашего нет больших городов? А если спросят: "А почему вы считаете, что "пр. Ст." обязательно обозначает проспект имени Сталина? А может быть, проспект Стахановцев?"

Он осекся и почти испуганно взглянул на Колю. Коля от неожиданности подскочил. Оба одновременно вспомнили, что ежедневно проходили по проспекту Стахановцев мимо дома № 7. И этот дом был жилым! А что если в адресе указан именно проспект Стахановцев? Ведь Екатерина Васильевна умышленно не дала точного адреса, чтобы эсэсовцы не смогли схватить ее дочь.

— Подъем! — крикнул Николай. — На одевание — три минуты, на завтрак — двенадцать!

Но было слишком рано. Тусклый зимний рассвет подступал медленно, неохотно.

Степан включил приемник. Из репродуктора донеслось:

— В экспериментальных камерах японские военные преступники зверски умерщвляли советских и китайских граждан. Бактериологические отряды в Маньчжурии готовили десятки тонн бактерий, тысячи чумных крыс, чтобы по первому сигналу…

В тот день начинался суд над японскими военными преступниками.

Стучать пришлось долго, но никто не выходил. Видимо, в квартире никого не было. Но вот приоткрылась дверь напротив, и немолодая женщина выглянула, чтобы узнать, кто так настойчиво стучит к ее соседям.

Коля обрадовано кинулся к ней:

— Скажите, пожалуйста, не здесь ли жила до войны Екатерина Васильевна Сазонова?

Женщина настороженно посмотрела на друзей.

— Да, жила… А что?

— Нет ли кого-нибудь из семьи Сазоновых? У них была дочь. Мы принесли ей известие о Екатерине Васильевне.

Женщина ахнула, засуетилась, схватила за руки Колю и Степана и повела их в комнату.

— Где она? Что с ней? Почему она ни разу не написала?

Коля отмахивался:

— Сейчас, сейчас… А где ее дочь? Где ее муж?

Соседка рассказала, что партийный работник Сазонов и его жена архитектор Екатерина Васильевна, подпольщики, были окружены в этом доме фашистами и отстреливались до последнего патрона, Сазонов был убит, а раненую Екатерину Васильевну схватили эсэсовцы, и больше о ней никто ничего не слыхал. Дочь Сазоновых в это время была не то у бабушки, не то у тетки. В феврале 1943 года, когда наши части освободили город. ее приводила какая-то старушка и просила, в случае если от Екатерины Васильевны придет письмо, немедленно сообщить ей. Но куда именно сообщить — женщина не знала. Она лишь передавала рассказ соседей-очевидцев. Но все же она обещала узнать адрес родственницы Сазоновых и просила зайти через неделю.

Коля облегченно вздохнул. Ему казалось, что цель почти достигнута и что девочка будет найдена.

Но Степан был грустен. Выйдя из дому, он посмотрел на окна бывшей квартиры Сазоновых.

"Если девочка жива, — думал Степан, — она стала совсем взрослой, все понимает… Может быть, она еще ждет, еще надеется встретить свою мать, а я принесу ей страшное известие".

Но, может быть, Екатерина Васильевна уцелела? Может быть, живы Зденек и все те, кто остался в казематах подземного города?

Нет! Если раньше была хоть маленькая надежда, то сегодня она исчезла окончательно. Не только немецкие, но и японские фашисты готовили против Советского Союза тонны смертоносных бактерий, полчища чумных крыс. Американские империалисты грозят войной… А подземный город попал в руки американцев.

Резкая, почти физическая боль сжала его сердце. Лишь теперь Степан окончательно поверил в гибель друзей из подземного города. Их замучили, жестоко замучили те, кто называл себя союзниками Советской России.

В этот день состоялось общее собрание студентов и сотрудников Медицинского института. И почтенные академики, и студенты, и технические работники выражали свой справедливый гнев, — все требовали строжайшего наказания японских военных преступников.

Выступил профессор Кривцов. Он говорил о лучших традициях русской и советской науки, о замечательных людях, которые погибли сами, чтобы ценой своей жизни найти средство против смерти.

Выступала Таня Снежко. От имени комсомольцев института она просила ходатайствовать перед президиумом Верховного Совета о самом строгом наказании врагов народа.

Выступал и Степан Рогов. Он говорил о страшных казематах фашистского подземного города, о мужественных людях — Екатерине Васильевне и Зденеке. В огромном зале, перед многими сотнями людей звучали гневные слова.

— Не было и нет худших, кровожаднейших зверей, чем фашисты, к какой бы национальности они не принадлежали!

Когда Степан Рогов сошел с трибуны, председатель собрания подал ему записку.

"Уважаемый товарищ Рогов! — прочел Степан. — Убедительно прошу вас зайти ко мне на квартиру в один из ближайших вечеров. У меня к вам очень важное дело. Доцент Великопольская".

Степан поднял глаза. Полная красивая женщина, сидевшая в третьем ряду, поймала его взгляд и грустно улыбнулась. Степан узнал доцента Великопольскую. Она вела спецпрактикум на старших курсах микробиологического отделения института.

Степан Рогов недоумевал: какое важное дело могла иметь к нему совершенно незнакомая женщина, которую он лишь изредка встречал в институтских лабораториях?