Вычисление Бога (ЛП)

20

Я вихрем ворвался в свой кабинет. В моё отсутствие Холлус рассматривал выставочные ящики со слепками черепов; вдохновлённый моими идеями, сейчас он исследовал вопрос появления разума у млекопитающих после смены мелового периода палеогеном. Никогда не был уверен, правильно ли я интерпретирую его жесты и телодвижения; по-видимому, со мной у него такой проблемы не было.

— «Ты» «выглядишь» «взволно» «ванным», — произнёс он.

— Доктор Дорати — директор музея, помнишь её? — спросил я. Они с Холлусом встречались несколько раз, в том числе когда музей посетил премьер-министр. — Она пытается заставить меня уйти в бессрочный отпуск по состоянию здоровья. Хочет, чтобы я ушёл.

— Почему?

— Да потому что я — потенциальный убийца вампиров, помнишь? Я её политический оппонент. Она двинула КМО туда, куда многие из старших кураторов двигаться не хотят. И сейчас она увидела возможность заменить меня человеком, который разделяет её взгляды.

— Но отпуск по состоянию здоровья… Это, конечно же, имеет отношение к твоей болезни?

— У неё нет другого способа заставить меня уйти.

— А в чём суть вашего несогласия?

— Я считаю, что музей должен быть образовательным учреждением, что по каждому выставленному экспонату он должен предоставлять как можно больше информации. А она считает, что задача музея — привлекать туристов, а не распугивать посетителей, вываливая на них кучу фактов, рисунков и необычных слов.

— А это важно?

Вопрос Холлуса застал меня врасплох. Когда я три года назад только-только начал бороться с Кристиной, это казалось важным. В интервью «Торонто Стар» я даже назвал всю эту возню в КМО «сражением моей жизни». Но это было до того, как доктор Ногучи показал мне тёмное пятнышко на рентгеновском снимке, до того как я начал испытывать боли, до химиотерапии, до…

— Не знаю, — честно признался я.

— Мне жаль слышать о твоих затруднениях, — сказал Холлус.

Я прикусил нижнюю губу; у меня не было никакого права говорить Кристине то, что сказал.

— Я сказал доктору Дорати — если она заставит меня покинуть музей, ты тоже уйдёшь.

Холлус довольно долго молчал. В своё время, находясь на третьей планете Беты Гидры, он был в некотором роде учёным; без сомнения, он чётко сознавал тот престиж, который получает КМО от его присутствия. Но, быть может, я его сильно обидел, попытавшись сделать пешкой в политической игре. Разумеется, он мог просчитать на несколько ходов вперёд; бесспорно, он знал, что такие игры могут закончиться очень некрасиво. Я слишком далеко зашёл, и сам это знал.

И всё же…

И всё же, кто мог меня порицать? Кристина всё равно победит, несмотря ни на что. Она победит скоро, очень-очень скоро.

Холлус указал на телефон на столе:

— Ты пользовался этим устройством, чтобы связаться с другими людьми в здании, — сказал он.

— Телефоном? Да.

— Ты можешь связаться с доктором Дорати?

— Ну-у-у, да, но ведь…

— Свяжись сейчас.

На секунду помедлив, я поднял трубку и набрал трёхзначный добавочный Кристины.

— Дорати, — произнёс её голос.

Я попытался было передать трубку Холлусу.

— Нет, так у меня не получится, — сказал он.

Ну конечно, ведь у него две речевые щели! Я нажал кнопку громкой связи и кивком дал понять Холлусу, что он может говорить.

— Доктор Дорати, говорит Холлус детен стак Джэйтон, — сказал инопланетянин. Я впервые услышал полное имя форхильнорца. — Я выражаю благодарность за ваше гостеприимство, за то, что позволили мне проводить здесь исследования. Но сейчас я обращаюсь к вам, чтобы проинформировать: Томас Джерико — неотъемлемая часть моей работы, и, если он покинет музей, я последую за ним, куда бы он ни направился.

На несколько секунд повисла гробовая тишина.

— Понимаю, — наконец, произнёс голос Кристины.

— Разорви соединение, — велел Холлус.

Я так и сделал.

Моё сердце билось учащённо; я понятия не имел, правильно ли сейчас поступил Холлус. Но меня глубоко тронула его поддержка.

— Спасибо, — сказал я.

Форхильнорец размял и нижние, и верхние колени:

— Доктор Дорати была на левой стороне.

— На левой — что?

— О, прошу прощения. Я имею в виду, её действия, на мой взгляд, неправильны. Этот звонок — меньшее, что я мог сделать.

— Я тоже посчитал, что она поступает неправильно, — откликнулся я. — Но, может, я и сам поступил неправильно, когда сказал, что ты тоже уйдёшь.

Мы помолчали, и наконец Холлус ответил:

— Слишком много дилемм «правильно-неправильно», чтобы можно было разобраться. Возможно, на твоём месте мне пришлось бы поступить так же, — сказал он и качнул туловищем. — Иногда я жалею, что в таких вопросах у меня недостаёт проницательности вридов.

— Ты уже упоминал об этом раньше, — сказал я. — Почему вридам настолько легче решать вопросы морали, чем нам?

Холлус слегка переступил с ноги на ногу.

— Вриды свободны от логического мышления — того типа логики, который применяем мы с тобой. Хотя математика может ставить их в тупик, размышления о философских материях — смысле жизни, этике и морали — ставят в тупик нас. В нас есть интуитивное чувство, что есть правильно и что нет — но разработанные нами теории морали, все до последней, потерпели неудачу. Ты показывал мне как-то те серии «Звёздного пути»…

Это правда; его в достаточной мере заинтриговали эпизоды, которые мы с ним просмотрели, и он захотел посмотреть первые три сезона классического сериала.

— Да, — откликнулся я.

— В одной из серий невозможный гибрид погибает.

— «Ярость Хана», — сказал я.

— Да. В ней многое основывается на замечании, что «нужды многих перевешивают нужды некоторых или нужды всего одного». У нас, форхильнорцев, взгляды схожие. Это попытка применить математику — то, в чём мы сильны — к этике, в которой мы не сильны. Но такие попытки всегда оборачиваются провалом. В той серии, где тот гибрид родился заново…

— «В поисках Спока», — сказал я.

Стебельковые глаза щёлкнули.

— В ней мы узнаём, что в первоначальной формулировке имеется изъян, и по факту «нужды одного перевешивают нужды многих». Кажется интуитивно правильным, что парень с фальшивыми волосами и остальные должны стремиться пожертвовать своими жизнями для спасения не связанного родственными узами товарища, хотя с точки зрения математической логики это совершенно неоправданно. И всё же так случается сплошь и рядом: многие сообщества у людей и форхильнорцев демократичны; они повинуются тому принципу, что каждый индивидуум имеет одинаковую ценность. Если честно, мне попадалась знаменитая фраза, которую придумали ваши соседи с юга: «Эту истину мы считаем очевидной: все люди созданы равными». Тем не менее написавшие эти слова были рабовладельцами, и они не видели в этом иронии — вот оно, кстати, то слово, которому ты меня научил.

— Верно, — сказал я.

— Многие учёные, и у людей, и у форхильнорцев, пытались свести альтруизм к генетическим императивам, предполагая, что степень жертвы, на которую мы готовы пойти ради других, прямо пропорциональна степени генетической близости с ними. Мы с тобой, говорят эти учёные, необязательно пойдём на смерть ради спасения брата, сестры или ребёнка — но посчитаем равноценным обмен нашей жизни на жизни двух братьев, сестёр или детей, поскольку в них содержится то же самое количество наших генов, что и в нас самих. И мы наверняка пожертвуем собой для спасения троих братьев, сестёр или детей, поскольку в них будет больше нашего генетического материала, чем в самих нас.

— Я бы отдал жизнь за Рики, — заметил я.

Он указал на фотографию в рамке на столе, повёрнутую к нему обратной стороной:

— И это несмотря на то, что — если я правильно понял твои слова — Рики не твой биологический сын?

— Да, это так. Настоящие родители от него отказались…

— …Что трудно понять в двух аспектах: во-первых, как родители могли добровольно отказаться от своего здорового потомка, и во-вторых, как не-родители могли добровольно усыновить чужого ребёнка. И, конечно, есть множество добрых людей, которые отказываются следовать генетической логике и решают вообще не иметь детей. Просто не существует формулы, которая может успешно описать диапазон выбора форхильнорцев или людей в области альтруизма и самопожертвования; эти вопросы невозможно свести к математике.