Железные паруса

И кто-то сверху злорадно и гулко хихикнул раз, другой и выругался, длинно и изящно и даже чуть-чуть забыто, но по-родному, по-привычному, по-человечески.

"Идиот!" — решил Он, наблюдая, как Наемник, расставив руки, стоит в гудящем пламени, а заросшее лицо сверху скалится на эту картину.

Потом пламя, не уменьшаясь и не меняясь, словно отошло, отделилось, опало, и Наемник уже роился в своем зеленоватом костюмчике, и тому, в окне, наверное, было не до смеха, потому что мгновение — и Полорогие уже не то чтобы оправились от неожиданности, а просто вцепились в это окно всеми своими датчиками и пушками и еще всем тем, что у них там было, и ждать развязки было бессмысленно, глупо; и Он, подхватив неудобный Громобой, кашляя, задыхаясь и твердя: "К чертям собачьим!", отполз, перешагнул через трещину, прыгнул в окно и побежал, а позади рвалось, гремело, рушились стены, и все было ясно без слов.

Он уже миновал узкий дворик, нырнув под темные своды, пробежал гулкими институтскими коридорами. Он уже проскользнул в спортивный магазин с большими витринами и собрался пересечь соседнюю улицу, когда услышал шаги. Он всегда узнавал Наемников по шагам. Но эти оказались еще и пижонами — сапоги их скрипели за целый квартал, и вылили Наемники себе за шиворот по пузырьку тройного одеколона, чтобы перебить запах казармы, и разило от них на километр.

А когда они приблизились, Он понял, что воняло еще и дешевым вином.

Были они в форме жандармов с имитацией личного оружия, которое, Он знал, не то что не стреляло, но даже не могло быть вынутым, потому что было сделано единым целым с кобурой.

И вынырнули из-за угла как по команде — слитно и четко, и походили на восковые куклы с неподвижными лицами, и даже складки на одежде у обоих сгибались совершенно одинаково, а фуражки с высокой тульей надвинуты были на самые глаза, так что блестели одни кокарды и лаковые черные козырьки.

Он ждал, когда они приблизятся, держа Громобой на бедре, потому что ружье было тяжелым и с плеча стрелять было неудобно.

Наемники разговаривали:

— Джейн сегодня обворожительна, и Стелли тоже…

— Карлос от нее без ума…

— Его жена не даст развода — она католичка…

— А ему и не нужен развод!

— Не доверяю я всем этим религиям…

Потом один из них пнул что-то на тротуаре, и Он увидел, как по брусчатке скользит и крутится его Громобой — именно его, а не чей-либо другой, и приклад разлетается в щепки от удара о камни.

И с этой минуты его охватилo отупение — безотчетное, паническое, и Он ничего не успел сделать, а только стоял и смотрел, как приклад Громобоя раскалывается на части. Просто раскалывается — беззвучно, сам по себе, словно по другую сторону экрана. И ты не можешь оторвать глаз от завораживающего зрелища и не имеешь к нему никакого отношения — не сейчас и не впредь, словно тебя пригласили посмотреть, как это бывает в таких случаях, и ты обомлел, потому что не подготовлен, потому что такое тебе и не снилось, хотя ты прокручиваешь в голове разные варианты неожиданностей, но, оказывается, только не подобные, и не те, которые можно представить, и все равно тебя застают врасплох, потому что ты раб земных стереотипов, идей и самого себя, потому что мир гораздо шире и глубже, а ты плаваешь поверху и не подозреваешь о его свойствах, потому что, чтобы нырнуть, нужен толчок, а ты его не получаешь.

Кажется, Он впал в прострацию — рухнул на четвереньки, все еще чувствуя в руках и бедром тяжесть ружья, и распластался, страстно желая одного, — сделаться как можно незаметнее и ни о чем не думать, пока те дефилируют мимо, дыша винными парами.

Единственное, что ему мешало превратиться в невидимку — была шинель — слишком колючая в воротнике и слишком жесткая на лопатках, чтобы избавиться от самого себя.

Все, конец, мелькнуло у него.

— Музейный трофей, — произнес жандарм, — их здесь много накидано из политехнического музея.

— Оружие сиволапых, — согласился другой и презрительно хмыкнул.

— Карлос собирает — раритеты. Надо ему предложить, — и нагнулся.

— Что это за история со статуей богини Сохмет-Мут? — спросил один из них, заглядывая сквозь мутное стекло внутрь магазина.

— Два раза мы увозили ее, на третий раз она искалечила Боба.

— Свежо предание, но верится с трудом… — напарник перестал разглядывать торговый зал.

— Кто же знал, что они оживают…

— Боб виноват сам, — менторски заявил напарник. — Не надо вести себя панибратски. Все-таки девятнадцатая династия, египетский вариант, — и потер витрину. — Ничего не видно. А!.. черт, порезался…

Он лежал, вжимаясь в холодный бетон, и чувствовал себя ничтожным и беззащитным.

— Есть приказ подвергнуть ее бихевиоризации, — сказал жандарм.

— … лучше бы методу MMPI — пока она никому не мешает, — возразил тот, который пододвинул Громобой к бордюру.

— … если не считать третьей роты, — снисходительно пояснил жандарм, обсасывая палец. — Поговаривают, что оба раза они сами выкрадывали ее — что поделаешь, полковая дама…

— Да, с женщинами здесь туго, — согласился тот, который был чуть-чуть сентиментален, и ребром ладони проверил положение козырька фуражки относительно носа.

— Не то слово — хоть караул кричи…

— Ну, кричать, положим, можно и наедине с собой… ой-ля-ля…

— Куда денешься… — понимающе кивнул однокорытник. — Пустыня…

— Со следующей сменой привезут публичный дом… — мечтательно произнес один из них.

И они сально засмеялись, распространяя вокруг себя запах ваксы и кислого вина.

— Когда все смешивается, жизнь приобретает черты гротеска… даже инстинкты имеют странный привкус желания извращенности, словно ты маньяк в третьем поколении.

— Точка линзы всегда что-то меняет в твоей жизни, — согласился Наемник. — У прошлой команды были галлюциногенные видения… будто бы…

— … у салаг вечно что-нибудь случается, им даже карантин не помогает, им вообще ничего не помогает… кроме девок!..

— … будто бы в ларариях маски разговаривают и советуются, кому заступать на дежурство… будто бы…

— … меньше пить надо! лакают без меры…

— … будто бы порт Цирцеи уже не порт, а дыра…

— … нашли чему удивляться, лучше бы устав зубрили!

— … будто бы после пятой высадки все обрывается и не отрастает…

— … меньше верь слухам!

— … будто бы им заранее известны наши ежедневные кодовые таблицы… будто бы…

— … а вот это попахивает трибуналом! — заключил напарник.

— Если бы только так — не мудрствуя лукаво. Но ни у кого нет опыта. Мы просто живем все вместе, едим из одного котла, спим в одном бараке, а потом один из нас не возвращается, просто не возвращается. И никто не знает, что с ним случилось — просто не возвращается, и все… и причем здесь трибунал?

— Знаю я эти тайны, — оборвал его компаньон, — не верю, ни на каплю! Не обязан верить. Сказки штабных бумагомарателей. Наслышался досыта. Во! — И черканул рукой по шее. — Лучше бы стратегией занимались и снабжением, а то ни черта нет — ни приличных базук, ни жратвы нормальной. А пугать они мастаки! Как же! Начальство!

— Все-таки кто-то пропадает!

— Может, они напиваются до бесчувствия, а потом ломают себе шеи в каком-нибудь колодце. А может, где-то здесь есть тайный притон и настоящие риферы! А? — он расхохотался. — Нет, дорогой мой, это гарнизонная жизнь сводит нас с ума — оторванность от материка и одиночество. Так ведь?!

— Кто-то должен ведь этим заниматься, — вздохнул напарник. — Долг превыше всего.

— Ты еще расскажи о долге! Почему-то за чужой счет! Положить на твои заслуги и ранения!..

— Не один ты такой.

— После Лисао мне давно положено плевать в потолок. Лежать — и плевать. И никто не смеет сказать, что я трус. Никто! Потому что ни у кого нет такого права, кроме ветеранов — плевать в потолок. Разве я не прав?

— Плевать — твоя заслуга, — согласился другой. — Мы все имеем право плевать, но тянем одну лямку, даже если у тебя золотой контракт и ты не обязан гоняться за полоумными в этих развалинах…