Детский сад

— Мы называем себя Риферы, — сказала женщина.

С приторной улыбкой она пояснила, что постановка Шекспира их Братству не нужна — ни оригинальная, ни какая.

— Мы, понимаете ли, хотим подготовить постановку для себя самих. Что-нибудь такое — с песнями, и чтоб посмеяться можно было. У нас тут как раз на носу юбилей — сто лет, как-никак. И вот если б вы сделали что-то специально для нас, что-нибудь насчет выращивания кораллов, это было бы славно.

Милена, прежде чем ответить, помолчала лишь пару секунд, не больше. Терять время не следовало — это все равно что ловить сорванный ветром с головы платок: не схватишь вовремя — и все, он улетел.

— Хорошо, — сказала она, — мы беремся.

— В самом деле? — Похоже, что женщина слегка удивилась. — А вы все работаете в Зверинце, все — профессиональные певцы?

— Да, — ответила Милена односложно, а сама затаила дыхание: «Все, она клюнула».

— Что ж, очень хорошо, — сказала женщина. — Мне надо будет довести это до остальных, посмотреть, что они скажут. Только как вы все это думаете делать? Мне казалось, вы играете только те пьесы, что в репертуаре у вирусов.

— Нет-нет, в том-то все и дело, что не только их.

«Мы продажны: любой каприз за ваши деньги».

И Милена вспоминала, как она тогда беседовала с Риферами об их истории и о том, как развивалась коралловая индустрия и как кораллы использовались в возведении той громадной белой стены, отгораживающей море, — Большого Барьерного рифа. Она вспоминала репетиции, реплики, поданные не вовремя, и растерянное выражение лиц актеров — сплошной оторопелый ужас — от смятенного осознания того, что вирусы ничего им не подскажут, так как пьеса в репертуаре не значится.

Она вспоминала, как беспомощно топтался на месте актер, игравший шекспировского Мотылька, не зная, что ему делать.

— Ма, слушай, куда же мне сейчас идти? И вообще надо идти или просто оставаться, где стою? Я не знаю, как мне действовать дальше!

— Конечно нет, откуда тебе знать? — говорила ему Милена. — Это же совершенно новая пьеса, понимаешь? Думай сам, решай, как лучше.

Озадаченное выражение так и не сошло у Мотылька с лица. У Милены возникла идея:

— Кажется, я знаю. Дело же происходит до Революции, так? Тогда все курили сигареты, и ты в том числе. Возьми, вроде как вытащи пачку — а она у тебя пустая, — и вот ты начинаешь приставать к прохожим, клянчить сигарету. Да, да — вот так, в отчаянии; ты же как наркоман, не можешь без курева.

Вот так Милена стала режиссером.

Весь тот октябрь после ухода Ролфы и часть ноября Милена занималась только тем, что указывала актерам, что им нужно делать. Она вспоминала, как пришлось нанимать кареты скорой помощи в больнице Святого Томаса, чтобы привезти освещение. Вспоминала примерки костюмов; яркая мышка-закройщица из Зверинца, частично компенсировавшая им отсутствие доступа к дармовому реквизиту с Кладбища. Милена наведывалась во все Братства подряд, где должен был состояться тот или иной юбилей, и предлагала им сделать постановку. Лодочники, гувернеры с гувернантками — все создавали свои Братства как раз незадолго до Революции. Каждое Братство было подобно отдельному государству — со своим укладом, с соперничеством со всеми остальными.

— Братство Чего Изволите — так именовались горничные и прочая прислуга, работавшая в домах членов Партии, — хочет, чтобы мы им сварганили постановку! — победно объявляла Милена, рассчитывая на энтузиазм.

Труппа же в ответ лишь издавала тяжелый стон.

— Как, опять? Да куда столько!

— У нас на каждую уходят недели!

Проблема была во времени.

Решение подыскали сами актеры. Причем такое, какое Милене совсем не понравилось.

Как-то раз, вспоминала она, ее привели на тайное собрание в пустой репетиционный класс. В дверях стоял Король, пропуская лишь членов труппы. Принцесса, Бирон, Сцилла — все свои были уже здесь, сидели на полу.

— Привет, крошка! — приветствовали они входящих. Они теперь звали друг друга исключительно «крошками».

В углу комнаты сидела Аптекарша.

Милена насторожилась: Аптекарей вокруг Зверинца ошивалось хоть отбавляй. Они торговали из-под полы суррогатными вирусами, усиливающими эмоции и способность к подражанию.

Аптекарша встала. На ней были черные лайкровые леггинсы, выгодно подчеркивающие стройные ноги, и просторная белая кофта, скрывающая круглый выпирающий живот. Лицо покрывала типичная для Аптекарей косметика: клоунски веселое обещание эмоционального изобилия.

— Любой спектакль разворачивается прежде всего в сознании! — заявила Аптекарша. — А сознания можно считывать! — Она потрясла чашкой Петри, точно бубном. В чашке на агаре росла культура вируса.

— У этого вируса есть детки, — начала рассказывать она. — Вирус сажает их внутри вас, и детки вас считывают. Затем приходит мама, собирает урожай и поглощает его. А потом она рождает новую пьесу — для всех вас. И так можно сделать с любой пьесой. — Она подняла руку в перчатке, как бы говоря: что может быть проще?

Крошки зааплодировали. Представление пришлось им по вкусу.

— Так это не одна болезнь, а две, — заметила Милена.

Женщина изменилась в лице.

— Первая болезнь выхватывает целые куски личности. Вторая — это вирус-переносчик, который собирает всю эту информацию и объединяет ее. Верно?

— Точно. Всего-то делов, — с клоунской улыбкой сказала Аптекарша, снова воздевая руку в перчатке.

— Обоим вашим вирусам нужно собрать информацию. ДНК должна быть открыта для изменений. Значит, ни один из них не может быть покрыт Леденцом. Очевидно, ваш вирус-переносчик самовоспроизводится. У него что, два набора хромосом — один для информации, другой для воспроизводства?

— Два набора только у вируса-переносчика, — сказала женщина.

— Только у вируса-переносчика, — мрачно повторила Милена.

— Ну и что? — не поняла Сцилла.

— Да то, что он заразный! Он заразный и способен мутировать. Черт возьми, женщина, да эта твоя дрянь — настоящий конец света!

— Э-э… Ма. Мы знаем, ты не любишь вирусы… — начал Король.

— Да неважно, что я люблю, а что нет. Дело в том, что эти вирусы могут понаделать! Они поглощают сознания. Они превращают сознания в заразную болезнь. Один человек может превратиться в другого. Нами может завладеть кто угодно!

— Этот вирус в ходу у многих Братств, — заметила Аптекарша. — Он применяется всякий раз, когда людям приходится обмениваться информацией или когда требуется знать заранее, что сейчас сделает тот или иной человек.

— И много ты уже таких продала? — задала Милена вопрос слегка подсевшим голосом.

— Да уж немало.

— Знай об этом Партия, тебя бы мигом отправили на Считывание — только в ушах бы зазвенело.

— Ага, только для начала меня еще найти надо, — дерзко усмехнулась Аптекарша.

— Так что, я понимаю, клоунский прикид — лишь прикрытие? — понимающе улыбнулась Милена.

Женщина-клоун улыбалась как ни в чем не бывало.

Бирон придвинулся к Милене. Он тогда еще не был беременным: пышная борода, белые зубы — красавец, одним словом.

— Ма, — сказал он, — милая. Да ты глянь: вирусы среди нас употребляют все.

И Милене открылась ужасающая истина. Люди привыкли к тому, что вся информация приходит к ним через вирусы. Они свыклись с этим настолько, что считают это естественным, а потому безопасным. От охватившего ужаса Милена ладонью прикрыла себе рот.

— Вы зомбированы. Вы настолько им доверяете, что не подозреваете, чем все это может обернуться.

Ощущение было такое, будто захлопнулась некая ловушка. Все эти люди привыкли к тому, что вирусы делают за них разную умственную работу; им вдолбили, что вирусы — некое безоговорочное благо.

— И послушай, Ма. Нам же всем нужно быстрее работать над постановками.

— На репетиции одного-единственного спектакля уходят месяцы, — амбициозно заметила одна юная артистка, с лицом, похожим на редиску; имени ее Милена не помнила.