Журнал «Если», 2004 № 07

— Мне не хотелось, чтобы вы увидели это письмо, сэр, — вставил я.

— Ничего страшного не произошло, — ответил он. — Никто пока не совершил ничего дурного, не так ли?

— Конечно же, нет, папа!

— Тогда… — Преподобный Пеннебакер смял записку между своими большими ладонями, превратив ее в бумажный шарик. Потом он шагнул к противоположной стене коридора и бросил его в мусорный люк.

— Ну вот, сын мой, — сказал он, возвращаясь к нам, — я принял твое бремя на себя. И давай больше не будем говорить об этом. — Он улыбнулся. — Ты доволен или тебе нужно что-нибудь еще?

— Нет, — сказал я, с горечью глядя на Одри. — Пожалуй, больше ничего.

— Вот и хорошо. А теперь мы, с твоего позволения, вернемся в зал, нам еще нужно кое-что обсудить с коллегами.

— Конечно. Простите, что помешал.

— Ничего страшного, сын мой. До встречи на карнавале.

Он открыл дверь, и Одри, не глядя на меня, вернулась в зал. Преподобный Пеннебакер последовал за ней, и дверь беззвучно закрылась за обоими.

Разговор с Пеннебакерами меня отнюдь не успокоил, и я отправился к единственному человеку, который, как мне казалось, был способен найти в происходящем хотя бы крупицу здравого смысла. Позвонив у дверей каюты Джорджа Джонсона, я услышал звук отодвигаемого стула, затем тяжелые шаги. Дверь распахнулась, и на пороге возник сам писатель. На нем были только короткие шорты и сандалии; длинные седые волосы падали ему на глаза, и он то и дело откидывал их нетерпеливым движением руки. Грудь у него была широкой, она поросла густыми седыми волосами, но я видел, что мышцы под кожей уже утратили былую упругость.

— Какого черта тебе надо, парень?

Я рассказал ему о странном послании и о том, как поступил с запиской преподобный Пеннебакер. Джонсон на секунду задумался.

— Значит, говоришь, мисс Одри собирается заняться с тобой этим самым! Сочувствую тебе, малыш. Теперь тебе придется ломать голову, как убить время до завтра!

— Меня вовсе не это беспокоит, — ответил я, изо всех сил стараясь сохранить самообладание. — В записке упомянут шторм, и мне кажется, что он уже начался, хотя капитан и пытается скрывать ситуацию от пассажиров.

— Спокойнее, малыш, не волнуйся. Проходи-ка лучше… — Он отступил в сторону, и я вошел в каюту Джонсона.

Подобного хаоса я еще не видел, наверное, еще никогда в жизни. На полу валялись грязные тарелки, столовые приборы, стаканы, пустые бутылки. На кровати и стульях было грудами навалено белье и одежда. На рабочем столе громоздились горы каких-то документов, справочников, блокнотов и прочего бумажного мусора. Между ними на узком расчищенном пятачке стояла включенная рабочая станция, клавиатура которой была выполнена в стиле антикварной пишущей машинки. Корпус машинки был едва виден под множеством записок-стикеров. Над ним плавал в воздухе монитор с изображением какого-то человека, повернувшегося спиной к зрителю. В углах и у плинтусов скопились валики пушистой домашней пыли. Пожалуй, единственным, что выглядело в этой каюте аккуратно, была батарея пустых бутылок, выстроившихся под рукомойником в одну линию.

Джонсон наполнил водой чайник и поставил его на электроконфорку. Вода сразу же закипела, и он вылил ее в кружку, в которую был вставлен сверху конусный фильтр с каким-то темно-коричневым порошком.

— Хочешь кофе, малыш? Настоящий, земной, не подделка. «Ох уж мне эти земляне с их «настоящим кофе», — подумал я.

— Нет, спасибо.

Держа в руках кружку, над которой поднимался пар, Джонсон повернулся ко мне. Рядом с кроватью стоял стул, сиденье которого было завалено конвертами, почтовыми цилиндрами, исчерканными бумагами и информационными кассетами. Когда Джонсон наклонился, чтобы сбросить их на пол и освободить мне место, «Стелла» внезапно накренилась, и горячий кофе выплеснулся ему на голые колени.

— Дьявол!.. — взревел Джонсон, хватая с пола рубашку и вытирая ошпаренные ноги. Покончив с этим, он плюхнулся на кровать и указал мне на стул.

— Садись.

— Вас это не беспокоит? — спросил я, продолжая стоять.

— Что именно?

— Эта качка.

Джонсон глотнул из кружки.

— Горячий… — Он затряс головой, напоминая старого льва. — Я ее даже не заметил, малыш, и знаешь, почему? Я работал!

— Вы начали новый роман?

— Вот именно, малыш! Новый роман, представляешь?… Я и сам еще в это не верю, но сегодня утром, как только проснулся, я подумал об этом рыжем ублюдке и сказал себе: кажется, у меня есть подходящий отрицательный герой. Короче, я засел за работу, и будь я проклят, если у меня не получился превосходный эпизод. — Повернувшись, он показал на аккуратную шеренгу пустых бутылок под раковиной. — Видишь? Я сам вылил все виски в умывальник. Теперь меня не остановить: я напишу свою вторую книгу, и читателей ждет такая книга, что все они просто попадают на свои жирные задницы. Они разревутся как дети! И тогда уж никто не посмеет сказать, будто старик Джонсон исписался!

— Очень рад, — сказал я. — Честное слово — рад. Но все-таки как насчет записки? И шторм… Мы действительно попали в шторм или это бред?…

— Откуда мне знать? — Джонсон небрежно пожал плечами. — Шторм — вещь непредсказуемая. Когда действует слишком много факторов, предугадать результат нелегко. Ты никогда не видел фильм о мосте в штате Вашингтон?

— Нет, а что? — Я даже не знал, где находится этот штат Вашингтон.

— Пару сотен лет назад там построили подвесной мост через глубокое ущелье. При его создании были использованы самые современные, самые легкие сплавы и конструкции. Чтобы придать настилу моста дополнительную жесткость, проектировщики положили в его основание широкополочные двутавровые балки. В чертежах все выглядело прекрасно, но строители не учли аэродинамический эффект. Парусность моста оказалась слишком большой, и в один прекрасный день воздушные потоки, поднимавшиеся со дна ущелья, начали раскачивать конструкцию. Частота колебаний пролетов совпала с частотой колебаний тросов и верхней части конструкции. Общеизвестное явление резонанса усилило воздействие во много раз, мост выгнулся, точно резиновый, а потом обрушился вниз, в ущелье. Это была ужасная катастрофа, в свое время о ней много говорили… В конце концов мост отстроили заново, но в двутавровых балках были проделаны специальные прорези, пропускавшие ветер. Парусность настила снизилась во много раз, и все стало нормально. — Джонсон вздохнул. — Нечто похожее сделали и с нашим кораблем, малыш. После гибели «Утренней звезды» внешние корпуса межзвездных кораблей стали намного прочней. Ну а на случай, если пассажиры ударятся в панику, тоже кое-что предусмотрено. Например, у экипажа есть усыпляющий газ, и если положение станет угрожающим, капитан просто нажмет кнопку и вырубит всех пассажиров за десять минут. Корабельное поле стабилизируется, «Стелла» спокойно доберется до срединной точки, и все мы благополучно проснемся уже на Тансисе. Вот так, малыш…

Он поднялся и выплеснул остатки кофе в умывальник.

— Так что ты от меня хочешь? Чтобы я поднялся на капитанский мостик и сказал Майку, чтобы назавтра он отменил все вахты, потому что ты будешь предаваться любви в его кресле?

— Замолчите, мистер Джонсон, иначе я…

— Знаешь, что я думаю, малыш? Я думаю — ты так волнуешься, потому что очень этого хочешь. Угадал?

Я хотел возразить, но был настолько смущен, что не нашелся с ответом.

— Ладно, не переживай, я отлично тебя понимаю. — Джордж Джонсон похлопал меня по плечу. — Это настоящая трагедия, малыш.

— Что вы имеете в виду?

— Ты хочешь девчонку, но не можешь ее получить — вот что я имею в виду. Это классический сюжет, который я использовал в своем первом романе. Брэди влечет к Чейз, но он не может быть с ней — во всяком случае так, как ему бы хотелось. Подобную интригу очень легко превратить в рассказ или даже в роман… Два человека хотят быть вместе, но не могут, и чем таинственнее причина, тем лучше. Возьми старика Шекспира… Почему Монтекки и Капулетти не могли поладить между собой? Да черт их теперь разберет! Но драматург делает так, чтобы эта старая распря постоянно оказывалась у них на пути. Людям такое дерьмо нравится. При условии, разумеется, что это происходит не с ними.