Тернистая дорога к звездам (СИ)

Бежали дни, наступил октябрь, облетели листья с деревьев, но осеннее тепло еще не впускало зиму. С морозами и снегом она придет в конце ноября, еще почти целый месяц осени. Здесь почти никогда не бывало плавного перехода времен года — сегодня еще ноль и плюс, а завтра уже минус двадцать и снег.

Яков собрал личные вещи Голди, все ее тряпки, обувь и косметику, выбросил все на помойку — не надо оставлять чужое и в чужом доме. Слава Богу, в его квартире практически ничего из ее вещей не было.

В Академке женщины интересовались: "Где ваша милая испаночка, Яков Валентинович"? "Так осень уже, — отвечал он, — птичкам в теплые страны пора". "Перелетная оказалась, — сочувствовали женщины, — но это и к лучшему — пошли бы дети, это сложнее". Дети, подумал он, никаких детей у нее, оказывается, и не намечалось.

В конце дня его пригласил к себе Войтович. Рябушкин шел, нервничая. Надоело все… Если хотят опять на меня свои шпионские штучки повесить — откажусь, я все-таки физик, а не агент.

Он вошел в кабинет, сел в кресло и насупился. Войтович усмехнулся… Возможно, он догадался о мыслях Рябушкина…

— Я вот зачем вас пригласил, Яков Валентинович, вы помните Лейлу?

— Лейлу? Конечно, помню, — ответил он, — жалко мне ее, хороший человек, душевный. Но вы это к чему, Александр Павлович? Ваша служба так просто вопросы не задает. Если честно… то я устал… Вместо Голди пришлют Лейлу, опять что-то понадобилось американцам? Мне показалось, что они ей не доверяют.

— Почему вам так показалось, Яков Валентинович?

— Не знаю… так мне показалось… Глаза у нее не шпионские, — ответил Рябушкин.

— Не шпионские глаза — это что-то новенькое, — усмехнулся Войтович, — но вы правы. Она действительно не шпионка и к ЦРУ отношения не имеет. То, что Лейла любит вас, я уже говорил, но я не сказал сразу, что она ждет от вас ребенка. По-настоящему ждет, не как Голди. Собственно, за этим я вас и пригласил к себе.

— Ждет ребенка… — повторил Рябушкин, — и как быть?

— Ну, это уж я не знаю, как вам быть, Яков Валентинович, это ваш ребенок, не мой, сами решайте.

— Что я могу решить? — вздохнул он, — я здесь, она там. Что я могу решить?.. Если бы я мог с ней поговорить… я не знаю. Вы же не отпустите меня в Испанию… Вы говорите, что она любит меня — я это и без вас знаю. Сложно все… она темнокожая женщина, хороший, добрый человек. Люди будут тыкать в нее пальцем, оборачиваться при встрече, косить взглядом. Здесь не Америка и даже не Москва, где темнокожих достаточно, в городе ни одной негритянки нет.

Рябушкин задумался. Войтович не торопил его.

— Скажите, Александр Павлович, вы что-то еще мне не договорили? — неожиданно спросил он.

— Не договорил? Если вы пожелаете оформить с Лейлой официальные отношения, то мы можем привезти ее сюда, дать гражданство и живите счастливо вместе, детей рожайте.

— Мне надо подумать… Я сам к вам зайду.

Рябушкин встал и вышел из кабинета. Вернулся в свою лабораторию, встал у окна и стоял, не шевелясь и не воспринимая заоконного пространства.

— Ты что не работаешь, Яков Валентинович? — спросил его заведующий лабораторией.

— Не могу.

— Что-то случилось?

— Ничего.

Заведующий знал, что Рябушкин не лодырь, он пришел не в себе после Войтовича. Что ему мог наговорить этот ФСБэшник, у которого все шпионы, кроме Графа. Исчезнувшую испанку припомнил? Ошибся человек в девушке… что теперь — нервы мотать? Нет, это так оставлять нельзя. Заведующий решил пойти к Войтовичу и выяснить, если надо, то и к Графу сходить, он человек справедливый. Разберется.

Войтович выслушал его серьезно и ответил непонятно:

— Рябушкин честный человек, к нему нет претензий. Он хороший работник?

— Конечно, свою работу выполняет грамотно и аккуратно.

— Тогда мы представим его к правительственной награде. Полагаю, что Роман Сергеевич поддержит, а сейчас идите и помалкивайте о нашем разговоре.

Ничего не понявший и удивленный заведующий вернулся в лабораторию. Рябушкин так и продолжал стоять у окна, потом повернулся и ушел.

Он прошел прямо в приемную, спросил у Тамары:

— Узнайте у Романа Сергеевича — он сможет меня принять сейчас?

Секретарша удивилась, сотрудники не ходили сами к шефу, заведующие и те лишний раз старались не высовываться. Но она позвонила и сказала, что Граф ждет его.

— Роман Сергеевич, извините, но я зашел посоветоваться.

— Александр Павлович вам сообщил информацию о Лейле?

— Да, именно поэтому и пришел.

— Хорошо, — он указал рукой на кресло, — посоветую — не слушать ни чьих советов. Ваше сердце и душа должны принять решение сами. Могу только пояснить, что если Лейла будет с вами, то никто не упрекнет вас, с шутками вы разберетесь сами, а злые языки мы вырежем. Это все, Яков Валентинович, что я могу вам сказать.

— Спасибо, Роман Сергеевич, можно еще один вопрос?

— Конечно, слушаю вас.

— Если я надумаю жениться, вы смогли бы мне продать коттедж и машины?

— Если надумаете, то да, — ответил Граф, — удачного решения вопроса, Яков Валентинович.

Октябрь все еще продолжал молодиться и никак не хотел замерзать. Скоро ноябрь, но еще не лег снег, уже выпадавший и таявший, температура днем плюсовая, а ночью опускалась до минус десяти градусов. Но сегодня впервые снег повалил хлопьями, накрывая землю белым покрывалом.

Лейла ехала в машине, впервые видев снег в своей жизни. Она с интересом смотрела на белые кружащиеся пушинки, покрывающие вокруг все, и вспоминала, как к ней пришел вновь мужчина и передал привет от Якова. Она не поверила ему, считая это происками Джона. Но ехать согласилась — Джон все равно убьет, узнав про беременность, какая разница, где умирать.

Мужчина сказал, что Яков ждет ее, а Голди с ним нет. Это уж точно враки, это стерва вцепилась в него клещами и не отпустит… В четырнадцать лет ее увезли из Либерии в Америку с другими девушками. Всех отдали в бордели, а ее забрал Джон.

Говорили, что ей повезло, те девочки умерли от передозировки наркотиков, кого-то застрелили… Она готовила, стирала, убирала, спала с Джоном. Особенно доставала эта Голди, заставляя ласкать ее и других белых женщин, когда не было Джона, часто избивала сильно, не оставляя следов, и приказывала молчать. Джон редко отдавал ее другим мужчинам и всегда почему-то старикам, таким же как сам импотентам, предпочитающим оральный секс. Пять лет она пробыла у Джона на вилле. Но вот появился Яков и увез ее в Испанию. Она влюбилась… и ждала ребенка. Голди про ребенка не говорила — убьет. Позже она пожалела, что под угрозами этой дряни сыграла роль, влюбленной женщины, отказавшейся ехать в Италию. Где сейчас ее любимый Яков?.. Везут к нему… Что за чушь… Какие-то военные рядом, говорящие на непонятном языке.

Машина остановилась у какого-то дома, Лейла вышла, подставив под снежинки ладони. Белые, они особенно выделялись на ее черных ладонях, превращаясь в капельки. Она улыбнулась и съежилась — было холодно. Ее везли в одном платье — машина, самолет, машина, самолет и снова машина, где было тепло. Теперь оставили на улице, указав рукой на дом, и уехали.

Интересно, кто меня там встретит — Джон, Голди? Какая разница… Якова все равно не увидеть больше. Каждый может помыкать ей — девушкой без паспорта и Родины. Либерия… где она эта теплая страна? Родители продали ее американцам, как лишний рот, еще и получили деньги. Она не осуждала их, но и не вспоминала с теплотой.

Лейла долго стояла на улице… по щекам катились капельки — то ли растаявшие снежинки, то ли горькие слезы. Продрогнув, она вошла в дом — никого нет. Обошла гостиную, побывала в кухне, заглянула в комнаты первого этажа и душ, поднялась наверх. Оглянулась на шорох и… упала в обморок.

Яков успел подхватить ее и отнес на диван. Лейла пришла в себя, с удивленным смятением посмотрела, все еще не веря, что над ней склонился любимый мужчина, схватила его всей своей девичьей силой и зарыдала.